войск будет прекращено.
       В отношении своей карьеры Морган оказался прав. Ни он, ни любой другой 
британский офицер, который служил в ВШСЭС, ни даже де Гиньяд в послевоенной 
британской армии, возглавляемой Монтгомери, не процветали. Как сказал однажды о 
нем Эйзенхауэр: "Он просто маленький человек, он такой же маленький изнутри, 
как и снаружи"*17.
       Монтгомери, разозленный угрозой, положил трубку и написал Смиту письмо. 
Он возложил вину за провал операции "Маркет-Гарден" на отсутствие координации 
между его войсками и войсками Брэдли и снова потребовал единоличного контроля 
над сухопутными операциями. Это уже было слишком. Терпение Эйзенхауэра с 
фельдмаршалом было почти безграничным, но все-таки не совсем. "Операция вокруг 
Антверпена не связана с вопросом перераспределения командования ни в малейшей 
степени", — заявил Эйзенхауэр Монтгомери. В любом случае, что касается 
руководства войсками, он ни в коем случае не переподчинит 12-ю группу армий 
Монтгомери.
       Затем Эйзенхауэр использовал свою крайнюю угрозу; он писал, что, если 
Монтгомери, ознакомившись с планом ВШСЭС на кампанию, тем не менее 
характеризует его как "неудовлетворительный, мы имеем проблему, которая должна 
быть решена в интересах будущей эффективности действий". Эйзенхауэр подчеркнул, 
что он отдает себе отчет в своих сильных и слабых сторонах, "и если вы, один из 
командующих на этом театре военных действий, представитель одного из великих 
союзников, считаете, что мои взгляды и распоряжения ставят под угрозу успех 
моих операций, то наш долг передать это дело на рассмотрение высших властей, и 
пусть они примут решение, какое бы суровое оно ни было"*18.
       Монтгомери прекрасно знал, что, если Эйзенхауэр поставит ОКНШ перед 
выбором "он или я", победа будет за Эйзенхауэром. "Я высказал вам свою точку 
зрения и получил ваш ответ, — поспешил ответить Монтгомери. — Я и все мы будем 
выполнять на 100 % все ваши распоряжения безо всяких сомнений". Он писал, что 
отдает Антверпену высший приоритет и прекращает обсуждение вопросов верховного 
командования. "Вы больше от меня не услышите рассуждений о принципах 
командования", — пообещал он и подписался: "Ваш очень преданный лояльный 
подчиненный Монти"*19.
       Монтгомери в случае необходимости мог быть так же покорен, как и Пэттон, 
и, подобно Пэттону, все равно упорно преследовал свои цели. Несмотря на обмен 
посланиями с Эйзенхауэром, он продолжал настаивать на наступлении 2-й армии за 
счет канадцев. Только 16 октября Монтгомери прекратил военные действия в 
Голландии. Затем выяснилось, что овладение подступами к Антверпену — 
тактическая задача немалой трудности, которая требует времени; союзники смогли 
выбить немцев из устья Шельды лишь 8 ноября. Затем надо было разминировать 
акваторию; и только 28 ноября первые конвои союзников вошли в порт Антверпена.
       Но к тому времени установилась плохая погода, с которой исчезла 
последняя надежда закончить войну в 1944 году. Как заявил Брук, "я чувствую, 
что стратегия Монти ошибочна. Вместо того чтобы наступать на Арнем, он должен 
был прежде всего позаботиться об Антверпене. Айк благородно взял вину на себя, 
поскольку он одобрил предложение Монти двигаться на Арнем"*20.
       Немцы соорудили "чудо Запада". Используя Западный вал, они оборудовали 
прочную защитную линию от Северного моря до швейцарской границы, которая 
оказалась гораздо прочнее, чем считала разведка союзников. Немцы восстановили 
свои потрепанные дивизии, ввели в действие новые, они превосходили в 
численности (но не в числе танков и артиллерийских орудий) СЭС. Хуже всего было 
то, что они защищали свое отечество с тем упорством, которое и предсказывал 
Эйзенхауэр. Розовые союзнические ожидания августа и сентября испарились.
       Осень никогда не была лучшим временем года для Эйзенхауэра. В 1942 году 
он застрял осенью в тунисской грязи, в 1943-м — завяз на итальянском 
полуострове, а в 1944-м дожди превратили поля северо-западной Европы в болота. 
Эйзенхауэр говорил Маршаллу: "Я все больше устаю от погоды"*21. Его самолеты не 
могли летать, танки — маневрировать, а солдаты с трудом пробирались пешком. Он 
по-прежнему испытывал снабженческие трудности, и у него начались проблемы с 
пополнением частей. В этих условиях осенние сражения приводили только к большим 
потерям с обеих сторон.
       Всю осень Эйзенхауэр ездил безостановочно. "Погода настолько паршивая, 
что езжу только на машине, — писал он Мейми, — а на это уходит уйма времени". 
Он обычно ездил только со своим водителем, сержантом Даром и Джимми Голтом 
(который исполнял роль штурмана), а сам сидел в одиночестве на заднем сиденье. 
"У меня появляются часы для размышлений, — писал он Мейми, — и, поскольку 
штабисты не донимают меня, я много думаю о тебе. Мне приходится проезжать и по 
дорогам, где мы путешествовали с тобой пятнадцать лет назад, и я жалею, что 
тебя нет сейчас со мной"*22.
       Это был во всех отношениях тяжелый период. "Знаешь, дорогая, мне приятно 
думать, что эта бойня скоро закончится и я смогу вернуться домой, — писал Айк 
своей жене 22 ноября. — Но бои и смерть продолжаются — и конца этому пока нет. 
"Цивилизация" — плохое слово, когда оно приложимо к войне. И все-таки мы 
победим, и я бегом возвращусь домой!"
       "Это так ужасно, так отвратительно, — писал он в другом письме, — что я 
часто думаю, как "цивилизация" вообще может мириться с войной". Тяготы долгой 
разлуки росли, жалобы Мейми на ее одиночество и его невнимательность переносить 
становилось все труднее. "Это верно, что мы живем в разлуке уже два с половиной 
года", — писал он в ноябре, признавая, как "мучительно" это для нее. "Поскольку 
у тебя нет военной работы, которая поглощала бы все твое время и мысли, я 
понимаю, что тебе труднее. Но я хочу, чтобы ты не забывала, что я люблю тебя и