предназначавшееся для канадцев, направлял 2-й армии. Хотя канадцы заняли 
Антверпен в начале сентября, немцы продолжали удерживать устье Шельды, что 
делало невозможным для союзников использование порта, а у канадцев не хватало 
сил, чтобы вытеснить их оттуда. 11 сентября Эйзенхауэр написал в своем штабном 
дневнике: "Монти, кажется, не заботится о том, чтобы отбить у немцев подходы к 
Антверпену", но сам Эйзенхауэр был в этом не менее виновен*10. Согласившись на 
операцию "Маркет-Гарден", верховный командующий, по существу, согласился 
забрать ресурсы у Пэттона и пренебречь Антверпеном, и все это ради тактических, 
а не стратегических завоеваний. Все СЭС были вовлечены в какие-то полумеры. В 
тот момент невозможно было сказать, чего больше хочет верховный командующий — 
взятия Антверпена, или Арнема, или же прорыва Западного вала южнее Арденн.
       В свою защиту Эйзенхауэр писал много лет спустя после войны: "Я не 
только одобрил операцию "Маркет-Гарден", но и настоял на ней. Нам необходим был 
плацдарм за Рейном. Ради этого я мог подождать со всеми другими операциями. Эта 
акция доказала, что идея "одного полнокровного прорыва" к Берлину — чушь"*11. 
Но среди всех факторов, влияющих на решения Эйзенхауэра — развить успех, 
форсировать Рейн, ввести в действие хорошо подготовленных, но мало используемых 
парашютистов, — особое место занимало желание задобрить Монтгомери. Никогда — 
ни до, ни после — склонность Эйзенхауэра к компромиссу и желание осчастливить 
своих подчиненных не стоили так дорого.
       Операция "Маркет-Гарден" началась 17 сентября. Первый день оказался 
неудачным для 2-й армии и вполне успешным для парашютистов. К 21 сентября из-за 
целого ряда факторов — самые важные из них: плохая погода, немецкие контратаки 
и странная пассивность Монтгомери в понуждении к атаке 2-й армии — операция 
оказалась на грани провала.
       20 сентября Эйзенхауэр перевел ВШСЭС в отель "Трианон" в Версале. 
Кабинет Эйзенхауэра оказался слишком большим для него, поэтому он приказал 
разгородить его, отдав половину Кей и другим секретарям. Секретари жили вместе 
в квартире, которая находилась над тем, что когда-то было конюшнями Людовика XV,
 а сам Эйзенхауэр разместился в красивом особняке, который перед ним занимал 
фельдмаршал Герд фон Рундштедт.
       Колено продолжало беспокоить его; звон в ушах не прекращался; у него 
была простуда; фурункул на спине дополнял его несчастья.
       Но более всего его беспокоило сопротивление немцев. Он писал Мейми, что 
люди продолжают спрашивать, чем он собирается заняться после войны. "Этот 
вопрос сердит меня, поскольку, можешь быть уверена, война еще не "выиграна" для 
того, кто дрожит от холода, страдает и умирает на линии Зигфрида". Когда у него 
выдавалась свободная минута, он думал чаще о прошлом, а не о будущем. "Вчера я 
вспоминал Айки, — писал он 25 сентября. — Ему было бы сейчас 27 лет!"
       Эта мысль, а также письмо от Мейми, в котором она выражала опасение — он 
так изменился, что она его не узнает, — навели его на следующие размышления. 
"Конечно, мы изменились, — писал он ей. — Как могли двое людей пройти через 
такие испытания... видя друг друга всего один раз за более чем два года, и не 
измениться. Постоянное изменение — это закон природы. Но мне кажется, что нам 
необходимо сохранить чувство юмора и постараться сделать приятным новое 
знакомство. В конце концов, у нас нет проблемы разошедшихся людей — это только 
расстояние, и в один прекрасный день оно может исчезнуть"*12.
       На полях сражений в северо-западной Европе все оборачивалось плохо. 
Большое августовское наступление во Франции не привело к победе в Европе. 
Операция "Маркет-Гарден" провалилась, и порт Антверпен не был открыт вовремя, 
чтобы принести какую-то пользу в 1944 году. Конечная вина за подобное положение 
лежала на человеке, который имел наивысшую ответственность, на самом верховном 
командующем.
       9 октября Эйзенхауэр, наконец, принялся за Монтгомери. Непосредственным 
поводом послужил доклад адмирала Рэмсея, который сообщал, что канадцы не смогут 
ничего сделать до 1 ноября из-за недостатка боеприпасов. Взбешенный Эйзенхауэр 
телеграфировал Монтгомери: "Если мы не будем располагать Антверпеном к середине 
ноября, все наши операции остановятся. Подчеркиваю, что для всех наших операций 
на фронте от Швейцарии до Па-де-Кале я считаю Антверпен делом первостепенной 
важности и уверен, что очистка подступов к порту требует вашего персонального 
внимания". Он, однако, вынул жало из послания, добавив: "Вы лучше знаете, как 
распределить приоритеты в вашей группе армий"*13.
       Монтгомери ответил телеграммой в тот же день. "Спросите Рэмсея, по 
какому праву он делает дикие утверждения, касающиеся моих операций, о которых 
он не знает ничего, ничего". Канадцы, писал Монтгомери, уже атакуют. Он 
напомнил Эйзенхауэру, что у них "нет недостатка в боеприпасах". Он горячо 
доказывал, что на версальском совещании верховный командующий выделил 
наступление в Голландии в качестве "главного"; а что касалось Антверпена, то он 
настаивал, что "уделяет достаточно внимания [тамошним] операциям"*14.
       Эйзенхауэр ответил, что "овладение подходами к Антверпену остается... 
жизненной необходимостью". Он также добавил: "Заверяю вас, ничто из моих слов...
 нельзя интерпретировать как снижение внимания к Антверпену"*15.
       Вскоре после этого Смит позвонил Монтгомери по телефону и спросил, когда 
ВШСЭС может ожидать каких-то действий вокруг Антверпена. В ответ послышалась 
взвинченная речь. Наконец, "багровый от гнева" Смит повернулся к своему 
заместителю, генералу Моргану, и швырнул трубку ему в руку. "Вот, — сказал Смит,
 — сами скажите вашему согражданину, что ему надлежит делать". Морган, 
считавший, что Монтгомери будет главой британской армии после войны, подумал 
про себя: "Так, это, видимо, конец моей карьеры"*16. Затем он сказал Монтгомери,
 что, если порт Антверпен не будет в ближайшее время открыт, снабжение его