были прижаты к земле поразительно мощным немецким огнем. Поев, Эйзенхауэр пошел 
спать.
       Ценой двух с половиной тысяч жертв, главным образом в Омахе, его войска 
одержали поразительную победу. В ночь с 5 на 6 июня в Нормандии высадился 
авиадесант численностью 23 000 человек, в течение дня с моря высадилось 57 500 
американцев и 75 215 британцев и канадцев. Более 156 000 союзнических солдат 
преодолели так восхвалявшийся Атлантический вал Гитлера.
       Эти цифры дают представление о размахе операции "Оверлорд". Будто город 
величины Мэдисона, Висконсина или Батон-Ружа, что в Луизиане, или же почти 
любой столицы штата в США был поднят — машины, здания, люди, все — и передвинут 
на шестьдесят — сто миль в одну ночь при решительном сопротивлении. Ничего 
подобного мир еще не видел и не увидит.
       Следующие несколько дней ушли на закрепление успехов. Ни в одном месте 
фронта первоначальные цели не были достигнуты ни в день "Д", ни в любой 
последующий, но союзники сохраняли инициативу, оказывая на немцев давление по 
всему фронту. К концу первой недели вторжения силы Эйзенхауэра уверенно 
захватили плацдарм от восьми до двенадцати миль в глубину и шестьдесят миль по 
фронту. Эйзенхауэр был занят тем, что устраивал пресс-конференции, отвечал на 
поздравительные послания, общался с де Голлем, говорил с Черчиллем, собирал и 
анализировал поступающую информацию и требовал от своих подчиненных удвоить 
усилия. Он сместил командира дивизии, который не выдержал испытания боем.
       10 июня Маршалл, Арнольд и Кинг прибыли в Лондон якобы на заседание ОКНШ,
 а на самом деле, чтобы увидеть великое вторжение собственными глазами. 12 июня 
Эйзенхауэр, Маршалл, Кинг, Арнольд и члены их штабов на эсминце переправились 
через Ла Манш и высадились в Жуно, Они позавтракали армейским рационом и 
обсудили последние операции с несколькими командирами корпусов и дивизий. 
Маршалл похвалил Эйзенхауэра, но, что характерно, не в лицо. "Эйзенхауэр и его 
штаб спокойны и уверенны, — писал начальник штаба Рузвельту, — они выполняют 
задачу невероятного размаха с похвальной эффективностью"*38.
       Поездка в Жуно символизировала успех операции "Оверлорд". Если такое 
количество военных шишек может безопасно приплыть во Францию, следовательно, 
плацдарм захвачен основательно. У союзников уже было задействовано более десяти 
дивизий, и каждый день прибывали новые части. Проблемы оставались, но великое 
вторжение началось.
       Рискованная игра Эйзенхауэра с погодой оправдывалась. То, что Черчилль 
справедливо назвал "самой трудной и сложной операцией в истории", возвратило 
союзников на континент.
       Айк переживал не только великое событие, но и семейное торжество. 9 июня 
он послал Мейми и Джону телетайпограмму в Уэст-Пойнт: "Из-за планировавшейся 
операции я не имел возможности быть с тобой и Джоном [на выпускных торжествах]..
. но я думал о вас и надеюсь, что вы хорошо провели время..." А потом Маршалл 
сказал ему, что он предпринял меры, чтобы лейтенант Эйзенхауэр смог провести 
двухнедельный выпускной отпуск вместе с отцом. Айк расцвел от счастья. "Как я 
хочу увидеть Джонни. Странно — он уже армейский офицер ! Я лопаюсь от 
гордости!" 13 июня, ожидая приезда сына с часу на час, он писал Мейми: "Я 
взволнован, как невеста!"*39
       Джон, приехав 13 июня ближе к вечеру, вошел в кабинет отца, обнял его и 
поцеловал в щеку. "Айк весь ушел в улыбку"*40, — вспоминала Кей. Она отвезла их 
в Телеграфный коттедж, где они проговорили почти всю ночь. Джон не видел отца с 
1942 года, и его поразило, как много людей в окружении Айка занимаются только 
тем, что выполняют его желания. Водители, повара, помощники, денщики — Джон не 
вполне осознавал значимость своего отца, пока не увидел, как много людей 
суетятся вокруг и делают то, что указывает Айк. В последующие дни еще большее 
впечатление на Джона произвела та легкость, с какой его отец общался с самыми 
знаменитыми и могущественными людьми мира, и то внимание, которое уделяет 
пресса каждому его шагу.
       Айку нравилось производить впечатление на сына, но он не любил официоза. 
Он писал другу: "Когда закончится война, я найду самую глухую дыру в 
Соединенных Штатах, заберусь в нее и засыплю ее за собой"*41. Джон привез ему 
письмо от Мейми, касавшееся как раз публичных дел — голливудская фирма 
предложила Эйзенхауэру большую сумму за право снять о нем биографический фильм. 
Мейми писала, что, по ее мнению, эти деньги следует принять.
       Айк ответил: "Я могу понять твои чувства... но мои собственные убеждения 
не позволяют мне извлекать деньги из того общественного положения, которое я 
получил в результате доверия людей! Я сам этого не сделаю и другим не позволю. 
А потом, мы в этом и не нуждаемся — как здорово быть бедными!"*42
       В следующие две недели Джон постоянно находился при своем отце. Айк 
уверял Мейми, что "ему нравится быть с ним", что "мы с ним каждый вечер говорим 
за полночь" и — накануне отъезда Джона — "как я не хочу, чтобы он уезжал!" Но 
он также признавал, что "очень трудно сказать, доволен он или нет"*43.
       По правде говоря, в их отношениях существовала некоторая неловкость. 
Положение Айка и его постоянная занятость добавляли к обычным трудностям 
взаимоотношения отца и сына, когда сын вступает во взрослую жизнь. Джон был 
немного скован и застенчив и чересчур привержен уэст-пойнтским манерам — он 
отвечал: "Да, сэр!" и "Нет, сэр!" — часто щелкал каблуками и становился 
навытяжку.
       Когда лейтенант Эйзенхауэр предлагал верховному командующему Эйзенхауэру 
советы из учебников по военным проблемам, генерал хмыкал и восклицал: "Ради 
Бога, не надо!" Озабоченный военным протоколом, Джон однажды спросил своего 
отца: