— Если мы встретим офицера старше меня по званию, но младше тебя, как 
нам себя вести? Должен ли я первым отдать честь?
       Раздраженный Айк ответил резко:
       — Джон, на этом театре военных действий нет офицера старше тебя по 
званию и младше меня.
       Джон познакомился с Кей и, как почти все другие люди, тут же проникся к 
ней симпатией. Он отметил ее популярность и то, как спокойно чувствовал себя 
его отец в ее присутствии. По вечерам он вместе с Батчером играл несколько 
робберов в бридж против Кей и Айка. Айк очень критично — до удивления — отнесся 
к игре Джона.
       Джон хотел побывать в зоне военных действий. 15 июня отец взял его с 
собой на самолет, летящий в британский сектор. Вместе с Теддером они доехали до 
Байе, где находилась штаб-квартира 2-й британской армии и дом Вильгельма 
Завоевателя, одного из трех людей — кроме Эйзенхауэра и Цезаря, — которые 
успешно руководили наступлением, требовавшим преодоления Ла-Манша.
       Объезжая плацдарм, Джон с удивлением увидел машины, следующие впритык 
одна за другой, что категорически запрещалось военными учебниками.
       — Вы бы поплатились за это, если бы не обладали превосходством в воздухе,
 — сказал он своему отцу.
       Айк фыркнул:
       — Если бы я не имел превосходства в воздухе, меня бы вообще здесь не 
было*44.
       Битва за Нормандию шла плохо. Американцы на правом, или западном, фланге 
воевали на местности, представляющей собой маленькие поля, разделенные 
зарослями кустарников и валами, да раскисшие дороги. Танки действовать не могли,
 а пехота медленно продвигалась от одной кустарниковой заросли к другой, 
преодолевая умелое и решительное немецкое противодействие. На левом фланге 
Монтгомери обещал взять Кан в первый же день, но не сделал этого и к концу июня.
 Менее чем через две недели после буйной радости по поводу успехов дня "Д" 
наступило отрезвление, а вместе с ним и суровое напряжение в англо-американских 
отношениях вообще и отношениях Эйзенхауэра и Монтгомери в частности.
       То, что эти два человека, учитывая их контрастные отличия, должны 
испытывать трудности в общении друг с другом, можно было предположить с самого 
начала. Эйзенхауэр был человек общительный, Монтгомери жил изолированно. 
Эйзенхауэр легко сходился с людьми и все решения обсуждал предварительно со 
своими подчиненными; Монтгомери обосновался в отдельном лагере, где спал и ел в 
деревянном вагончике, который захватил у Роммеля в пустыне. Монтгомери писал 
свои распоряжения от руки и передавал их ниже; Эйзенхауэр дожидался общего 
согласия в своем штабе и обычно окончательное распоряжение составлял его 
штабной офицер. Монтгомери сторонился женщин после смерти своей жены, не курил 
и не пил. Эйзенхауэр был скромен, Монтгомери — скрытен. "Я теперь абсолютно 
предан своей профессии", — сказал однажды Монтгомери о себе*45.
       Он действительно интенсивно изучал науку управления. Чего он не сумел 
изучить, так это как доводить свои идеи до других. Он всегда говорил с людьми 
свысока, и снисходительность его была тем выше, чем заинтересованнее он 
относился к человеку. Его высокомерие обижало даже британских офицеров, а 
большинство американцев терпеть его не могли. Все в нем раздражало — и его 
самомнение, и, как описал это один американец, "острый длинный нос и маленькие 
серые глазки, которые бегали, как кролики в мультфильмах Тербера"*46.
       Личностные различия были существенным фактором в напряженных отношениях 
Эйзенхауэра и Монтгомери, но еще сильнее сказывались их фундаментальные 
расхождения в вопросах тактики и стратегии. Военная доктрина Эйзенхауэра была 
прямой и агрессивной. Подобно Гранту в виргинской глухомани в 1864 году, он 
выступал за постоянную атаку по всему фронту. Он был приверженцем прямого 
наступления и верил в сокрушительную силу больших армий. Однажды его обвинили в 
ментальности массового производства, что было верно, но не по существу. Он 
вырос в обществе массового производства и, как любой хороший генерал, хотел 
использовать на полях сражения национальную силу.
       Для Монтгомери всегда было ясно: он и Айк "были полными 
противоположностями в том, как надо вести войну". Монтгомери верил в "выведение 
из равновесия противника и в сохранение своего собственного". Он предпочитал 
атаковать на узком участке, прорывая немецкий фронт и устремляясь к цели*47.
       Кроме того, Эйзенхауэр нес ответственность перед ОКНШ, а через этот 
орган и перед двумя правительствами. Монтгомери теоретически подчинялся 
Эйзенхауэру, но в действительности за указаниями он чаще обращался к Бруку, чем 
к Эйзенхауэру. Монтгомери был старшим британским офицером на континенте и, как 
таковой, считал себя ответственным за интересы своей страны. Великобритания не 
имела ни людских, ни материальных ресурсов, чтобы одолеть немцев, и еще со 
времени войны 1914 — 1918 годов она убедилась в самоубийственности таких 
попыток. Британская сила заключалась в мозгах, а не в мускулах. Монтгомери 
намеревался победить немцев во Франции, перехитрив и переиграв их; Эйзенхауэр 
собирался сломить их в открытом бою.
       Первоначально проблемы сконцентрировались вокруг Кана. Монтгомери обещал 
взять его, но не сумел и перестал атаковать. В середине июня он утверждал, что 
в его планы никогда не входило прорываться к Парижу с канского плацдарма; его 
стратегия состояла в том, чтобы сдерживать врага слева, пока Брэдли прорывается 
справа. Его критики утверждали, что он изменил свой план, поскольку не смог 
взять Кан; сам Монтгомери настаивал, что он с самого начала планировал сковать 
немецкие танки перед Каном, чтобы Брэдли тем временем обходил их справа. Среди 
военных экспертов до сих пор идет по этому поводу острый, но неразрешимый спор.