Последовал короткий обмен мнениями, Эйзенхауэр ходил из угла в угол, 
вскидывал голову, спрашивал мнение присутствующих. Монтгомери и Смит были за 
выступление. Рэмсея беспокоила проблема наведения орудий на морские цели, но 
риск он считал приемлемым. Теддер выразил готовность начинать, Лей-Мэллори 
по-прежнему считал, что условия для авиации хуже приемлемого минимума.
       Свое мнение высказал каждый. Стэгг удалился, оставив генералов и 
адмиралов принимать решение. В течение ближайших часов новых метеорологических 
прогнозов не ожидалось. Суда выходили в Ла-Манш. Если отзывать их, то 
немедленно. И единственный, кто мог это сделать, был верховный командующий. 
Эйзенхауэр подумал немного и сказал тихо, но ясно: "О'кей, начнем". И снова 
Саутуик-хаус зазвенел от громких возгласов*33.
       Затем командующие сорвались со своих кресел и бросились наружу к своим 
командным пунктам. Тридцать секунд спустя в офицерской комнате остался только 
Эйзенхауэр. В уходе генералов и его неожиданном одиночестве было что-то 
символическое. За минуту до этого он был самым могущественным человеком в мире. 
От его слова зависела судьба тысяч людей и будущее великих наций. Но в тот миг, 
когда он произнес свое решающее слово, он стал бессильным. В ближайшие два-три 
дня от него почти ничего не будет зависеть. Вторжение уже не мог остановить 
никто — ни он, ни кто-нибудь другой. Капитан, ведущий свою роту на Омаху, или 
взводный сержант в Юте для ближайшего будущего играли теперь большую роль, чем 
Эйзенхауэр. Он мог только сидеть и ждать. Эйзенхауэр постепенно учился коротать 
время в такие периоды. Он съездил на Южный парадный пирс в Портсмут и 
понаблюдал, как загружаются на десантный транспорт британские солдаты, а затем 
вернулся в свой вагончик. Сыграл в шашки с Батчером, сначала его положение было 
проигрышным, но он сумел свести партию вничью. За вторым завтраком они 
рассказывали друг другу политические байки. После завтрака Эйзенхауэр 
отправился в палатку на встречу с прессой, где он объявил, что вторжение 
союзных войск в Европу началось. Позвонил Смит с новыми данными о де Голле. 
Повесив трубку, Эйзенхауэр выглянул в окошко палатки, заметил солнечный луч и 
усмехнулся.
       Когда репортеры ушли, Эйзенхауэр подсел к переносному столику и набросал 
на всякий случай пресс-релиз на клочке бумаги. "Наша десантная операция... 
закончилась неудачей... и я отозвал войска, — начал он. — Мое решение атаковать 
основывалось на самой надежной доступной мне информации. Сухопутные, 
военно-морские и военно-воздушные войска проявили храбрость и верность долгу. 
За все возможные ошибки и просчеты ответственность несу один я"*34.
       Положив записку в бумажник, Эйзенхауэр пошел обедать. Затем в шесть 
часов дня с группой помощников поехал в Ньюбери, где 101-я воздушно-десантная 
дивизия готовилась к вылету в Нормандию. 101-я была одной из тех частей, 
которые, по опасению Лей-Мэллори, должны потерять до 70 % своего состава. 
Эйзенхауэр бродил среди солдат, затемненные лица которых придавали им 
гротескный вид, ему приходилось переступать через вещмешки и автоматы.
       Группа людей узнала его и тут же обступила. Эйзенхауэр просил солдат не 
беспокоиться, поскольку они располагают лучшим вооружением и самыми умелыми 
командирами. Сержант сказал:
       — Какого черта, мы не беспокоимся, генерал. Это немцы пусть беспокоятся.
       Встретив солдата из Додж-сити, он поднял вверх большой палец и 
воскликнул:
       — Дай им жару, Канзас!
       И рядовой откликнулся:
       — Берегись, Гитлер, мы идем!
       Один техасец обещал Эйзенхауэру работу на животноводческой ферме после 
войны. Эйзенхауэр оставался в Ньюбери до тех пор, пока последний большой С-47 
не оторвался от взлетной полосы*35.
       Когда самолет с ревом поднялся в небо, Эйзенхауэр устало опустил плечи и 
повернулся к Кей, которая вела его машину тем вечером. Она заметила слезы в его 
глазах. Он медленно пошел к машине. "Что ж, — произнес он тихо, — все началось".
 Им потребовалось около двух часов, чтобы по узким проселочным английским 
дорогам добраться до лагеря. Эйзенхауэр прибыл в свой вагончик в четверть 
второго утра 6 июня. Он еще немного поболтал с Батчером и наконец отправился 
спать*36.
       В начале восьмого утра позвонил Рэмсей и сказал, что все идет по плану. 
Затем в его вагончик пришел Батчер с хорошими новостями от Лей-Мэллори — 
воздушное десантирование прошло успешно, потери незначительны. Когда Батчер 
вошел в спальню, верховный командующий лежал в постели с романом-вестерном в 
руках.
       Сообщения с плацдарма в течение утра носили фрагментарный, а иногда 
противоречивый характер. Эйзенхауэр направил короткое сообщение Маршаллу о том, 
что все, кажется, идет нормально, добавив, что накануне британские и 
американские войска, которые он сам посетил, выглядели энергичными, 
решительными и готовыми к бою. "В глазах их горело пламя битвы"*37.
       В полдень посыльный принес сообщение от Лей-Мэллори; он писал, что порой 
трудно признаться в собственной неправоте, но он еще никогда в жизни не делал 
это с большим удовольствием, чем сейчас. Он поздравлял Эйзенхауэра с 
прозорливым решением о высадке воздушного десанта и извинялся за то, что 
добавил забот верховному командованию.
       Остальную часть дня Эйзенхауэр мерил шагами комнату, настроение его 
менялось от радости к озабоченности и обратно — он получал информацию то с 
британского и канадского плацдармов, где сопротивление было на удивление 
слабым; то из Юты, где американцы надежно закрепились; то из Омахи, где войска