и ретируются на материк *54.
       И оказался совершенно прав. Его войска высадились на берег без особого 
сопротивления, итальянцы сдавались в плен тысячами, но две немецкие дивизии 
сражались умело и отчаянно, так что сицилийская кампания развивалась в полном 
соответствии с его предсказанием и была осуждена практически всеми военными 
историками.
       Монтгомери к Мессине не стремился, он туда еле полз. Они с Пэттоном 
сражались между собой, пока, наконец, Пэттон, взбешенный отведенной ему 
пассивной ролью, не ударил на свой страх и риск в направлении Палермо в 
западной Сицилии — в сторону от немцев, но прямиком на первые полосы газет.
       Затем он повернул правее и погнал Монти на Мессину. 17 августа его люди 
одержали победу. Это, а также отличные бойцовские качества, 
продемонстрированные американцами в горных боях, явились единственными светлыми 
пятнами в целом печальной кампании. Немцы ушли на материк, продержав тридцать 
восемь дней полмиллиона союзнических войск и выведя из строя двадцать тысяч 
против своих двенадцати. Они были довольны результатами; Эйзенхауэр и его 
командиры, разумеется, нет.
       В тот день, когда Пэттон вошел в Мессину, генерал медицинской службы 
Эйзенхауэра вручил ему рапорт одного из своих врачей. В нем говорилось, что за 
неделю до этого Пэттон во время посещения одного из полевых госпиталей потерял 
самообладание, увидев солдата, у которого внешне все было благополучно. Пэттон 
потребовал у него объяснений. Солдат ответил: "Нервы. Не могу больше выносить 
артобстрелов" — и разрыдался. Пэттон разорался, дважды ударил солдата, обвинив 
того в трусости, и приказал персоналу не принимать солдата в госпиталь.
       Эйзенхауэр прочитал рапорт. В тот день он был особенно дружелюбно 
настроен к Пэттону, поскольку втайне радовался, что американцы обставили 
Монтгомери в Мессине, так что его первая реакция была весьма мягкой. "Я должен 
устроить генералу Пэттону головомойку", — сказал он, а потом принялся хвалить 
Пэттона за "отличную работу" в Сицилии. Он распорядился, чтобы медицинский 
генерал отправлялся в Сицилию и провел полное расследование, но держал язык за 
зубами. "Если это когда-либо выйдет наружу, — опасался он, — они потребуют 
скальп Пэттона, и это будет концом военной карьеры Джорджи. Я не могу допустить 
этого. Пэттон незаменим в этой войне — он один из гарантов нашей победы" *55.
       Затем Эйзенхауэр написал длинное личное рукописное письмо Пэттону. "Я 
хорошо понимаю необходимость твердых и решительных мер для достижения 
определенных результатов, — начал он, — но это не может служить оправданием 
жестокости, насилия над больными или демонстрации неуправляемого темперамента в 
присутствии подчиненных". Эйзенхауэр предупредил, что, если факты рапорта 
подтвердятся, он будет вынужден "серьезно пересмотреть твою способность 
самооценки и самодисциплины". Это может породить "серьезные сомнения... в твоей 
дальнейшей службе". Но какое бы раздражение ни вызывал у него Пэттон, 
Эйзенхауэр был готов пойти на все, чтобы сохранить его, и он заверил Пэттона, 
что "ни прилагаемый рапорт, ни письмо к тебе нигде, кроме моего личного 
секретного фонда, не зарегистрированы". Он также обещал ему, что официального 
расследования не будет. Он, однако, приказал Пэттону составить собственный 
неофициальный отчет о событии и извиниться перед солдатом, а также сестрами и 
врачами госпиталя *56.
       Письмо это оказалось сущей мукой для Эйзенхауэра. Со времени Форт-Мида, 
четверть века тому назад, Эйзенхауэр и Пэттон мечтали воевать вместе. Теперь 
они по сути осуществили свою мечту в величайшей войне в истории человечества. 
Но темперамент Пэттона поставил все под угрозу. Эйзенхауэр признавался: "Ни 
одно письмо, которое мне пришлось писать за всю мою военную карьеру, не 
вызывало у меня такой боли, как это, и не только из-за нашей долгой и крепкой 
личной дружбы, но и по причине моего преклонения перед твоими военными 
талантами". Но закончил он письмо весьма твердо: "Уверяю тебя, что я не буду 
терпеть поведение, подобное описанному в прилагаемом рапорте, кто бы ни был 
нарушителем" *57.
       Эйзенхауэр надеялся, что история эта не получит развития, но, когда 
генерал бьет рядового, такое скрыть не удается. Пресса в Сицилии пронюхала об 
этом. 19 августа Димари Бесс из "Сатердей ивнинг пост", Меррил Мюллер из 
Эн-Би-Си и Квентин Рейнолдс из "Колльер" пришли к Смиту и сказали, что они 
располагают фактами, но не хотели бы беспокоить генерала Эйзенхауэра. Они 
предложили сделку: если Пэттона сместят, они готовы похоронить эту историю.
       Когда Смит принес это предложение в кабинет Эйзенхауэра, Эйзенхауэр 
грустно заметил: "Возможно, мне в конце концов придется с позором отослать 
Джорджи Пэттона домой". Он пригласил корреспондентов в свой кабинет, где чуть 
ли не умолял их позволить ему сохранить Пэттона. Эйзенхауэр сказал им, что 
"эмоциональное напряжение и импульсивность Пэттона — это как раз те качества, 
которые делают его в сложных ситуациях прекрасным армейским командующим. Чем 
сильнее он жмет на людей, тем больше жизней он спасает". Эйзенхауэр представил 
дело так, будто победа над Германией зависела от Джорджа Пэттона. В таких 
обстоятельствах репортерам не оставалось ничего другого, как скрыть историю с 
рукоприкладством *58.
       Пэттон тем временем принес все требуемые извинения и написал своему 
боссу: "Я не могу подыскать слова, чтобы выразить мое огорчение, что дал тебе, 
человеку, которому я обязан всем и за кого я с радостью отдам жизнь, повод быть 
мною недовольным" *59.
       Инцидент был исчерпан, во всяком случае на это надеялся Эйзенхауэр. Он 
настолько хотел сохранить этот инцидент в секрете, что не сообщил о нем 
Маршаллу даже после того, как Маршалл попросил оценить генералов, которые