находятся под командованием Эйзенхауэра. В ответ Эйзенхауэр охарактеризовал 
Пэттона как человека энергичного, решительного и безрассудно смелого. У него 
войска продвигаются вперед там, где у другого обязательно остановились бы. 
Эйзенхауэр все-таки намекнул на рукоприкладство, добавив: "Пэттон, к сожалению, 
продолжает проявлять те предосудительные личные качества, о которых мы с вами 
хорошо знаем и которые доставляли мне неприятности во время последней кампании".
 Его описание было очень расплывчатым; он писал, что "привычка Пэттона... орать 
на подчиненных" переросла в "оскорбление людей". Эйзенхауэр заверил, что принял 
"самые суровые меры, и если это его не излечит, значит, он неизлечим". Он верил,
 что Пэттон излечился, частью благодаря его "личной лояльности вам и мне, но, 
главным образом, потому, что его неуемное желание быть признанным в качестве 
великого военачальника заставит его безжалостно подавить любую привычку, 
которая может поставить под вопрос достижение вожделенной цели" *60.
       10 августа Эйзенхауэр проходил медицинскую проверку (рутинную процедуру 
перед присвоением полного генерала). Врачи нашли, что он переутомлен и что у 
него поднялось кровяное давление. Ему прописали недельный отдых и постельный 
режим. Пять дней спустя Эйзенхауэр отдохнул пару дней, оставаясь в спальне, но 
не в постели. Заглянувший к нему Батчер нашел его нервно расхаживающим по 
комнате. Увидев Батчера, он начал критиковать себя как военачальника.
       По его мнению, он сделал две серьезные ошибки, обе явились результатом 
переоценки противника и вылились в чересчур осторожное продвижение вперед. Он 
считал, что в операции "Торч" должен был высаживаться восточнее, в самом Тунисе.
 Он также считал, что вторжение в Сицилию надо было осуществлять на ее 
северо-восточной оконечности, с двух сторон от Мессины, отрезая немцев и 
вынуждая их атаковать защитные порядки союзников *61.
       Это была точная, пусть и болезненная самокритика, свидетельство твердой 
решимости разобраться в себе. Впереди ожидало еще много кампаний, и он не хотел 
повторения ошибок. Он был полон решимости быть в будущем смелее, избегать 
недальновидных решений, которые заканчиваются долгими изнурительными боями на 
измор, так характерными для Туниса и Сицилии.
       Смелости от него требовала, в частности, ситуация, связанная с 
предательством немцев итальянцами. Правительство, возглавляемое маршалом Пьетро 
Бадольо, хотело выйти из игры. Эйзенхауэр, несмотря на критику, которой его в 
свое время подвергли за сделку с Дарланом, был готов принять итальянскую 
капитуляцию и пойти на уступки Бадольо, несмотря на фашистскую политику маршала.
 Черчиллю и Рузвельту такое развитие событий не нравилось, и они воздвигали 
немало препятствий на пути ведущихся секретных переговоров.
       Бадольо хотел защиты от немцев. Для этого он потребовал, чтобы 
Эйзенхауэр еще до объявления итальянской капитуляции послал в Рим 82-ю 
воздушно-десантную дивизию. Эйзенхауэр согласился, но 8 сентября, когда дивизия 
взлетала с аэродромов в Сицилии, немцы вошли в Рим, и в последнюю минуту он 
отозвал авиатранспорты назад. Тем временем морской десант приближался к Салерно,
 что южнее Рима, готовясь к высадке в Италии.
       Для Эйзенхауэра снова настало время ожидания, когда единственно разумное 
занятие — это молитва. Он написал два письма Мейми. "Вот я снова жду. От этого 
я становлюсь стариком!" Он пустился в мечтания о том, что они будут делать, 
когда снова окажутся вместе после войны: "Мне мечтается о лени, мягком климате 
и совершеннейшем довольстве" *62.
       Войска Кларка приближались к местам высадки. Немцы занимали Рим. У них 
стояла дивизия в Салерно, и они могли быстро перебросить туда подкрепления. "Я 
должен честно признаться, — докладывал Эйзенхауэр Маршаллу, — что вероятность 
встретиться с серьезным сопротивлением весьма велика" *63.
       Проснувшись 9 сентября, Эйзенхауэр узнал, что 5-я армия Кларка успешно 
высаживается на берег, но что немцы установили контроль над Римом, где паникует 
итальянское правительство. В пять часов утра король, Бадольо и самые крупные 
военные руководители вылетели из столицы в южном направлении под защиту союзных 
войск.
       Никто не побеспокоился о том, чтобы отдать распоряжения итальянским 
сухопутным силам (их численность составляла около одного миллиона семисот тысяч 
человек); немцы разоружили большинство из них, а остальные смешались с местным 
населением, побросав свою военную форму. Почти за одну ночь перестала 
существовать итальянская армия, и Италия превратилась в оккупированную страну.
       Эйзенхауэр телеграфировал Бадольо в Бриндизи, требуя предпринять 
действия. "Будущее и честь Италии зависят от той роли, которую готовы сейчас 
играть итальянские вооруженные силы", — писал Эйзенхауэр. Он просил Бадольо 
призвать патриотически настроенных итальянцев "взять каждого немца за глотку" 
*64.
       Это не помогло. Итальянский флот, правда, вышел из портов, чтобы в конце 
концов присоединиться к союзникам, что открывало порты Бари, Бриндизи и Таранто 
для судов Каннингхэма, который захватил их и позволил 2-й британской 
воздушно-десантной дивизии оккупировать пяту Италии. Но что касается сухопутных 
сил, то все призывы к действию были для них что мертвому припарки. Если не 
считать флота, союзники получили от перемирия только символ власти в лице 
короля и Бадольо, которые, впрочем, бежали из своей столицы.
       Утром их первоначальный успех в Салерно уступил место тревожным событиям.
 Между британским и американским плацдармом существовал двадцатипятимильный 
промежуток, и усилия соединить их встречали все более ожесточенное немецкое 
сопротивление. Кларк хотел, чтобы Эйзенхауэр ввел в этот промежуток 82-ю 
воздушно-десантную дивизию; Эйзенхауэр пытался найти десантные суда для 
выполнения этой задачи. "Я чувствую, что в течение ближайших дней за Салерно