ретарше. Она надеялась и верила в 
твердость его позиции — "необходимо защитить право на голосование". Затем, 
выражая точку зрения миллионов американцев — негров и белых, республиканцев и 
демократов, северян и южан, либералов и консерваторов, Уитмен пишет: "Мне это 
кажется чудовищным, поскольку это право уже было записано в Конституции много 
лет назад, а мы наконец подошли к тому, что некоторые из наших граждан 
действительно могут иметь такое право" *15.
       22 июля, когда в Сенате продолжались дебаты, Эйзенхауэр написал Сведу, 
жившему уже два десятилетия в Северной Каролине: "Я думаю, что ни одно событие 
во внутренней жизни страны за много лет не взволновало население так, как 
решение Верховного суда в 1954 году о десегрегации обучения в школе". По его 
мнению, "законы редко бывают эффективными, если они не представляют воли 
большинства"; "если эмоциональная возбужденность очень высока", то прогресс 
должен быть постепенным и учитывать "человеческие чувства", иначе "нас 
постигнет... беда". Юг жил в течение трех напряженных лет, зная о деле Плесси, 
как законопослушный регион, "поэтому невозможно ожидать, что поведение южан 
быстро изменит одно лишь решение Верховного суда".
       В следующем абзаце письма Эйзенхауэра Сведу содержится наиболее 
красноречивое и сжатое определение роли Верховного суда в жизни Америки, 
которое он давал когда-либо. "Я придерживаюсь основного принципа, — писал 
Эйзенхауэр, — что Конституцию должно уважать, а это означает — уважать 
толкование Конституции Верховным судом, иначе мы получим хаос. Мы не можем 
представить успешной такую форму правления, при которой каждый член общества 
имеет право толковать Конституцию в соответствии со своими собственными 
убеждениями, верованиями и предрассудками. Возникнет хаос. В это я верю всем 
сердцем и буду всегда поступать соответственно" *16.
       Это было частное письмо. Но в тот день, когда оно было написано, 
Эйзенхауэр получил другое письмо (которое уже стало известно общественности) от 
губернатора Южной Каролины Джимми Бирнса, который высказывался в поддержку 
священного права суда присяжных заседателей. "Когда я читал Ваше письмо, — 
отвечал Эйзенхауэр, — мне показалось: против чего Вы действительно возражаете, 
так это против предоставления полномочий министру юстиции предъявлять 
гражданские иски". Эйзенхауэр сказал Бирнсу, что право голосовать действительно 
является священным. Хотя "меньше всего на свете я хотел бы преследовать 
кого-либо". Эйзенхауэр указал Бирнсу: "...право на голосование является для 
нашего образа жизни самым важным по сравнению со всем остальным" *17.
       Высказывания Президента о гражданских правах, взятые вместе — из частных 
бесед и писем губернаторам южных штатов или из выступлений на заседаниях и 
пресс-конференциях, — больше запутывали, чем вносили ясность. Поскольку 
политические деятели из южных штатов предпочитали слышать то, что Президент 
говорил, — а он объявил себя твердым приверженцем Конституции, что имело скорее 
ритуальное, чем действительное значение, — это привело их к мысли: Эйзенхауэр 
сочувствует белому Югу и крайне неохотно относится к идее использовать силу, 
чтобы обеспечить выполнение мер, вытекающих из решения по делу Брауна. 
Умеренность Президента, как полагали южане, давала им лицензию на несогласие с 
Верховным судом и на выхолащивание законопроекта о гражданских правах.
       17 июля на пресс-конференции Эйзенхауэр фактически подтвердил это. 
Мерриман Смит задала первый вопрос. Знает ли Президент, что в соответствии с 
законами, которые были приняты еще во время Реконструкции, он обладает 
полномочиями использовать военную силу для обеспечения интеграции? Да, ответил 
Эйзенхауэр, он знает, что обладает такой властью. Но, добавил он, "я не могу 
представить себе такое стечение обстоятельств, которое вынудило бы меня 
направить войска в какой-либо район, чтобы силой обеспечить выполнение решений 
федерального суда, поскольку я верю: здравый смысл Америки никогда не потребует 
этого". Немногие обратили внимание на это определение, так как после ответов на 
другие вопросы он сказал: "Я никогда не поверю, что такие меры будут разумными 
в нашей стране" *18.
       Для Эйзенхауэра этот опыт был одним из самых мучительных за все время 
его жизни. Он хотел поддержать Верховный суд, но не хотел обидеть своих 
многочисленных друзей с Юга. Он хотел, чтобы законы были внедрены в жизнь, но 
не хотел использовать силу для этого. Он не хотел ни с кем враждовать, но "эти 
никто" всегда оказывались белыми южанами — сторонниками сегрегации. Он выиграл 
последовательно две выборные кампании, чтобы стать лидером нации, но он не 
хотел быть лидером в вопросе гражданских прав. Результатом его противоречивых 
эмоций и заявлений была неразбериха, которая дала возможность сторонникам 
сегрегации убедить себя в том, что Президент никогда не будет прибегать к 
действиям. Свое письмо к Сведу Эйзенхауэр закончил так: "Возможно, я похожу на 
корабль, на который обрушились ветер и волны, но который находится на плаву и 
несмотря на частые изменения направления все же продолжает придерживаться в 
основном проложенного курса и двигаться вперед, пусть даже это движение 
медленное и дается с трудом". Однако многим обозревателям казалось, что 
государственный корабль попал в шторм без руля, без парусов и без капитана; и 
этот корабль, если говорить правду, дрейфовал без цели в незнакомых водах и без 
карты.
       В августе и сентябре 1957 года действия сторонников сегрегации против 
решения Верховного суда по делу Брауна достигли пика. Кульминационный момент 
наступил 2 августа, когда ранним утром после завершения изнурительной сессии, 
на которой обсуждался представленный Эйзенхауэром законопроект о граж