ого-либо за неуважение к суду, 
сказал Эйзенхауэр, то, конечно, судебные исполнители обеспечат выполнение 
судебного предписания: его посадят в тюрьму или заставят заплатить штраф. Но о 
том, каким образом использовать судебных исполнителей или какую-либо другую 
силу, имеющуюся в распоряжении федеральных властей, чтобы направить 
негритянских детей в ту школу, в какую они были определены решением суда, 
Эйзенхауэр не сказал ни слова. Вместо этого он осудил беспорядки и насилие, 
выразив надежду, что штаты выполнят свои обязательства как по поддержанию 
законности и порядка, так и по проведению в жизнь решений суда о совместном 
обучении в школах.
       Эйзенхауэра спросили, может ли он дать какой-либо совет молодым людям в 
пограничных штатах, которые этой осенью станут посещать десегрегированные школы.
 Эйзенхауэр сразу же подумал о белых, а не о черных детях. Он сказал, что 
понимает, "как трудно через закон и через использование силы изменить сердце 
человека". "Юг, — сказал он, — полон людьми доброй воли, но они не единственные,
 которых мы теперь слышим". Эйзенхауэр осудил "людей... настолько наполненных 
предрассудками, что они прибегают к насилию; то же самое можно сказать и о 
другой стороне — это люди, которые хотят решить все сегодня". (Сравнение 
Эйзенхауэром активистов борьбы за гражданские права с бесчинствующей на Юге 
толпой привело в ярость Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного 
населения.) Эйзенхауэр также сказал: "Мы должны все... помочь осуществить 
преобразование духа так, чтобы экстремисты с обеих сторон не нанесли поражение 
разумному, логическому завершению всего этого дела, то есть признанию равенства 
людей". Это высказывание дало повод для следующего вопроса. Одобрил ли 
Эйзенхауэр решение по делу Брауна, или он просто согласился с ним, как это 
отразила Республиканская партия в своей выборной платформе? Эйзенхауэр дал 
такой ответ: "Я думаю, не имеет значения, одобрил я это дело или нет. 
Конституция действует так, как ее интерпретирует Верховный суд; и я должен 
подчиняться этому правилу, делая все возможное, чтобы обеспечить соблюдение 
Конституции в стране" *11.
       Такое вот отношение он демонстрировал в течение всей выборной кампании. 
Он отказался обсуждать дело Брауна или вопрос о десегрегации, за исключением 
отказа от дискриминации негров в Вашингтоне, в армии и ВМФ, что, как он отмечал 
с гордостью, произошло по его указанию. Поскольку десегрегация не была той 
темой, которую демократы могли поднять, Эйзенхауэру удалось успешно отложить ее 
еще на один год. Но какова была цена, которую за это заплатили дети, и особенно 
жившие на Юге чернокожие, никто не может сказать.
       Еще до конференции Эйзенхауэр предупредил республиканцев: если они 
выдвинут его, он не будет организовывать активную широкомасштабную выборную 
кампанию. Вместо этого он намеревался выступить пять или шесть раз по 
национальному телевидению. Одна из причин — состояние его здоровья; другая — в 
отличие от кампании 1952 года у него уже был наработанный авторитет; третьей 
причиной была его занятость — президент просто не имел возможности тратить 
время на участие в предвыборных мероприятиях в отличие от предыдущей выборной 
кампании, когда он был только кандидатом в президенты. Через месяц после 
выдвижения кандидатом в президенты, 19 сентября, он выступил по телевидению со 
своим первым обращением. Он трезво обрисовал положение в мире и подчеркнул роль 
Администрации в его сохранении. Он отверг призыв Стивенсона запретить ядерные 
испытания как "театральный жест" *12.
       Личный взгляд Эйзенхауэра на оппозицию был более чем скептический. Он 
сказал Груентеру: "Стивенсон и Кефауэр вместе представляют собой самую жалкую и 
слабую пару, которая когда-либо претендовала на высшие посты в нашем 
государстве". Эйзенхауэр никогда не сомневался, что он и Никсон одержат победу, 
поэтому со спокойной душой предоставил Никсону заниматься всей работой, 
связанной с выборной кампанией. Но, как и в 1952 году, республиканцы — 
профессиональные политики могли нервничать и предполагать, что все идет вкривь 
и вкось. "Я заметил, что по мере приближения дня выборов, — писал Эйзенхауэр 
Груентеру, — всех одолевает нервное возбуждение. Вы встречаете человека, 
который пребывает в истерическом состоянии от уверенности в решающей победе, а 
через некоторое время в тот же день вечером вы видите этого же самого человека 
с лицом, вытянутым от испуга" *13.
       Национальный совет Республиканской партии настаивал, чтобы Эйзенхауэр 
выступал чаще. И Эйзенхауэр убедил себя, что это необходимо. Он объяснил Сведу, 
что хочет не только победить, а победить решающим большинством. Без такого 
мандата избирателей, считал он, "я бы не желал быть вообще избранным". Свое 
желание он объяснил двумя причинами. Во-первых, его деятельность по 
"реформированию и ремонту" Республиканской партии была далека от завершения, а 
его влияние на партию в значительной мере будет зависеть от того, с какими 
результатами будет одержана победа. Во-вторых, он ожидал, что демократы 
сохранят большинство и в Сенате, и в Палате представителей. Работа с 
демократами, хотя для Эйзенхауэра она во многих случаях была проще, чем с 
республиканцами, также будет зависеть от того, с какими результатами будет 
одержана победа. Поэтому он решил "совершить некоторые поездки в ходе кампании" 
и выступить с речами в полдюжине городов. Отчасти эти поездки он совершал ради 
удовольствия — он любил путешествовать, а отчасти ради того, чтобы "доказать 
американскому народу: я достаточно здоровый индивид" *14.
       Но была одна проблема, кот