аключается в том, что и по 
сегодняшний день ни один человек не может быть уверен, дал бы он согласие на 
ответные военные действия в случае вторжения на прибрежные острова или нет и 
использовал бы при этом ядерное оружие"*24. Истинная правда, однако, в том, что 
Эйзенхауэр сам не знал этого. В ретроспективе его управление кризисной 
ситуацией видится в том, что на каждой стадии кризиса он сохранял свое право 
выбора открытым. Гибкость была одной из его самых характерных черт как 
верховного главнокомандующего во время второй мировой войны; как президент он 
настойчиво утверждал свое право сохранять гибкость. Он сам никогда не знал, как 
будет реагировать на захват Квемоя и Матсу, поскольку исходил из принципа: 
прежде чем решить, как реагировать на вторжение, необходимо подождать, чтобы 
увидеть, каков подлинный характер этого вторжения. Он знал: когда наступит 
момент принятия решения, у него будет максимальное количество вариантов для 
выбора.
       Опыт, который Эйзенхауэр приобрел в связи с кризисом вокруг Формозы, 
заставил его больше чем когда-либо стремиться к всеобщему миру. Для достижения 
этой цели ему надо было иметь дело с русскими. Последний раз лидер Соединенных 
Штатов сидел рядом с лидером Советского Союза в 1945 году в Ялте и Потсдаме. 
Из-за известных результатов этих конференций старая гвардия была категорически 
против нового совещания на высшем уровне. Эйзенхауэр также был против такой 
встречи. Одна из причин подобного отношения — неясность, кто же все-таки 
командует в Кремле. Другая причина — мнение Эйзенхауэра по основным нерешенным 
проблемам: двух Германий, двух Корей, двух Вьетнамов, двух Китаев; он полагал, 
что сдвинуть их с места невозможно.
       Но все же он не возражал против установления контактов. Это его желание 
стимулировали, кроме всего прочего, перемены в советском руководстве. Ушел 
Николай Маленков. Булганин стал Председателем Совета Министров. Никита Хрущев 
был первым секретарем Коммунистической партии. Маршал Жуков — министром обороны.
 Вместе они образовали тройку и в мае 1955 года протянули руку Эйзенхауэру, 
объявив, что Советский Союз готов подписать мирный договор с Австрией, согласно 
которому восстанавливалась ее независимость и она становилась нейтральной 
страной, наподобие Швейцарии. Это был "поступок", которого требовал Эйзенхауэр 
в качестве доказательства искренности советских намерений. 13 июня, через месяц 
после подписания договора с Австрией, министры иностранных дел объявили, что в 
Женеве, начиная с 18 июля, будет проведена встреча на высшем уровне.
       В преддверии первой такой встречи после Ялты и Потсдама, совпавшей с 
завершением кризиса в Формозском проливе и общим чувством умиротворения, 
преобладавшим в мире, настроение миллионов американцев, близкое к эйфории, в 
1955 году еще более повысилось. Для Администрации Эйзенхауэра все складывалось 
прекрасно. В первый раз в своей жизни американцы, рожденные после 1929 года, 
одновременно наслаждались — и Эйзенхауэр испытывал гордость, когда объявлял об 
этом, — миром, прогрессом и процветанием. Короткий экономический спад, 
наступивший после окончания Корейской войны, быстро закончился. Этому в 
определенной мере способствовало новое законодательство о социальном 
страховании, принятое по настоянию Эйзенхауэра, рост затрат из федеральных 
средств, также производившихся по его распоряжению, его способность убедить 
Конгресс включить в число получавших пособие по безработице еще четыре миллиона 
рабочих, которые прежде такого пособия не получали. Кроме того, Эйзенхауэр 
добился согласия Конгресса поднять минимальную часовую оплату с 75 центов до 1 
доллара.
       В середине 1955 года Джордж Мини, председатель АФТ — КПП*, сказал своим 
коллегам: "Американские рабочие никогда не были в таком хорошем положении"*25. 
В самом начале 1955 года бум нарастал, но без инфляции — цены на 
потребительские товары повысились только на один процент. В результате резко 
возросла продажа товаров. Самым большим спросом пользовалась продукция 
автомобилестроения. В 1955 году Детройт продал 7,92 млн автомобилей, что было 
на 2 млн больше по сравнению с 1954 годом и составляло рекордный объем годовой 
продажи вплоть до 1965 года. Количество семей, владевших собственными 
автомобилями, возросло с 60 процентов в 1952 году до 70 процентов в 1955 году 
(и достигло 77 процентов к 1960 году). Когда пять тысяч жен членов Национальной 
ассоциации торговцев автомобилями пришли в Белый дом, Мейми, встречавшая их, 
сказала своему мужу: "...это толпа, которая процветает. Я никогда не видела так 
много мехов и бриллиантов"*26.
       
       [* АФТ — КПП — объединение Американской федерации труда и Конгресса 
производственных профсоюзов.]
       
       Ну, а американцы никогда не видели такого количества автомобилей. Однако 
существовала проблема — система дорог была несовершенной. За исключением 
Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса, во многих крупных городах было очень мало 
или совсем не было высокоскоростных шоссейных магистралей.
       Кроме Пенсильванского тёрнпайка* и нескольких других платных шоссе на 
востоке, страна не имела четырехполосных дорог между городами.
       
       [* Тёрнпайк — магистральное высокоскоростное шоссе высшего класса, 
большой протяженности, без светофоров, обходящее населенные пункты. Плата на 
контрольном пункте при съезде с шоссе вносится в зависимости от пройденного 
расстояния.]
       
       С 1919 года, когда Эйзенхауэр пересек страну вместе с колонной армейских 
машин, он не переставал проявлять интерес к американским шоссе. Как и почти 
каждый второй американец из воевавши