чайшие опасения в связи с риском возникновения 
третьей мировой войны, которая может разразиться из-за обороны маленьких 
островов".
       С другой стороны, Рэдфорд едва мог скрыть свое возбуждение — 
председатель Объединенного комитета начальников штабов заявил, что 
"определенная возможность существует: война может начаться в любой момент". А 
сенатор Уайли высказал такое суждение: "Или мы теперь сумеем защитить 
Соединенные Штаты в Формозском проливе, или нам позднее придется защищать их в 
заливе Сан-Франциско". Генерал Джеймс Ван Флит был готов направить американские 
войска на Квемой и Матсу; если китайцы продолжат обстрел островов, то 
Эйзенхауэр может "дать ответ атомным оружием и ликвидировать все попытки 
красных". Ноулэнд добавил свое видение перспективы — не должно быть никакого 
"умиротворения", независимо от степени риска. Даллес в своем выступлении 20 
марта еще больше повысил напряжение — говоря о киткомах, он употребил 
терминологию, которая применяется только в случаях, если страны находятся в 
состоянии войны. Государственный секретарь сказал, что китайцы представляют 
"острейшую нависшую угрозу... у них кружится голова от успеха" и они более 
опасны, чем русские. Он сравнил их "агрессивный фанатизм" с фанатизмом 
Гитлера*19.
       Три дня спустя Эйзенхауэр вместе с Хэгерти направился пешком из Белого 
дома в административное здание на пресс-конференцию. Хэгерти сообщил, что 
буквально только что получил какую-то странную просьбу. "Г-н Президент, 
некоторые люди в Государственном департаменте считают ситуацию в Формозском 
проливе настолько хрупкой, что независимо от того, как вы решаете этот вопрос, 
вы не должны об этом говорить вообще". Эйзенхауэр рассмеялся и ответил: "Не 
беспокойся, Джим, если в этом возникнет необходимость, я просто запутаю их"*20.
       И он таки запутал. Джозеф С. Харш задал ему вопрос относительно 
использования атомного оружия в Формозском проливе, и Президент пустился в 
столь длинное и запутанное объяснение, что было невозможно ничего понять. Много 
лет спустя Эйзенхауэр посмеивался каждый раз, когда вспоминал, с какими 
сложностями должны были столкнуться китайские и русские специалисты, анализируя 
разведывательную информацию и пытаясь перевести его замечания на свой язык, а 
затем объясняя своим боссам, что имел в виду американский президент. Харш 
воскликнул: "Сэр, я не совсем понимаю, о чем идет речь" — и попросил объяснить. 
Эйзенхауэр объяснил: он не может дать определенный ответ. "Я знаю о войне лишь 
два обстоятельства: самый изменчивый фактор в войне — человеческая натура в ее 
повседневном проявлении; но единственный неизменный фактор в войне — также 
человеческая натура. И другое обстоятельство: каждая война удивляет вас тем, 
как она начинается и как ведется. Поэтому предсказывать, в особенности если ты 
несешь ответственность за принятие решений, что собираешься использовать и как, 
было бы, по моему мнению, публичной демонстрацией невежества в вопросах войны. 
Во всяком случае, я так считаю. Поэтому вы просто должны подождать, и это как 
раз та истинная проблема, решение которой однажды станет задачей президента"*21.

       Однако к середине апреля кризис фактически окончился. 23 апреля Чжоу 
Эньлай в Бандунге уверял в дружественном отношении китайцев к американскому 
народу — киткомы "не хотят войны с Соединенными Штатами". Он предложил провести 
переговоры. Эйзенхауэр согласился, но упомянул, что переговоры возможны, "если 
действительно создастся возможность для нас уменьшить существующую 
напряженность". Чжоу продолжал примирительную линию, убеждая, что китнаци 
"хотят достигнуть освобождения Формозы мирными средствами, насколько это только 
возможно". Обстрел Квемоя и Матсу ослаб, а к середине мая полностью прекратился.
 1 августа начались переговоры между американскими и китайскими 
представителями*22.
       В течение всего кризиса Эйзенхауэр получал противоречивые советы. Он 
вспоминает в своих мемуарах: "Администрация получила совет Этли (ликвидируйте 
Чан Кайши), Идена (нейтрализуйте Кве-мой и Матсу), сенаторов-демократов 
(откажитесь от Квемоя и Матсу), Льюиса Дугласа (избегайте ввязывания в 
гражданскую войну на легальной основе), Рэдфорда (сражайтесь за Тахены, 
сбросьте бомбы на материк), Ноулэнда (установите блокаду побережья Китая), Ри 
(вместе с ним и Чан Кайши начать священную войну за освобождение)"*23. Однако 
он следовал единственному совету — своему собственному. И в результате по 
окончании кризиса оказалось: он достиг всех своих целей. Чан Кайши продолжал 
удерживать острова, а американское обязательство оборонять Формозу стало 
прочнее, чем когда-либо. Такими результатами были довольны все, кроме самых 
экстремистских членов китайского лобби и старой гвардии.
       Эйзенхауэр получил от Конгресса полную свободу в действиях. В результате 
ему удалось так запутать киткомов в вопросе, будут или не будут Соединенные 
Штаты применять против них ядерное оружие при защите Квемоя и Матсу, что они 
решили не нападать. Действительно, его сравнение атомной бомбы с пулями 
напугало до потери сознания людей во всем мире, однако его действия и 
двусмысленные высказывания на пресс-конференциях помогли убедить как европейцев,
 так и жителей других стран, что он не был ни истеричным, ни равнодушным. Он ни 
разу не прибегал к использованию атомной бомбы; он не погрузил мир в пучину 
войны; он сохранял мир, не теряя ни территории, ни престижа.
       Его манера действий во время кризиса Квемой — Матсу — демонстрация силы, 
и это был один из триумфов его долгой карьеры. Секрет его успеха заключался в 
намеренной двусмысленности и вводящей в заблуждение хитрости. По свидетельству 
Роберта Дивина: "Красота политики Эйзенхауэра