инства в 
Сенате: "Жаль, что его мудрость, рассудительность, такт и чувство юмора 
находятся далеко позади его честолюбия". А вообще о методах Маккарти Эйзенхауэр 
высказался кратко: "Я презираю их" *11.
       Тем не менее он считал, что многие близкие его друзья, призывавшие 
публично заклеймить Маккарти какими-нибудь обидными прозвищами, были не правы — 
это лишь превратит "президентство в насмешку и в конце концов сделает граждан 
нашей страны действительно несчастными". Вместо того чтобы высказываться по 
этому поводу, он продолжал следовать принципу, которого придерживался всю жизнь 
и о котором так часто и горячо говорил: "Избегать публичного упоминания любой 
фамилии, за исключением случаев, когда это делается с добрым намерением или в 
подтверждение того же; всю критику приберегите для частных собраний; на публике 
говорите о людях только хорошее" *1|2.
       Здравая позиция, но Эйзенхауэр следовал и другим принципам, и один из 
них — лояльность. В конце концов, он был не только главнокомандующим, но также 
бывшим начальником штаба армии, на которую так злобно нападал Маккарти. Он был 
верховным главнокомандующим в 1944 году; по его приказу генерал Цвикер, 
выпускник академии в Уэст-Пойнте, начальник штаба 2-й дивизии, высадившийся на 
берег с морским десантом в день "Д", был ранен и награжден орденом. После войны 
Цвикер сделал отличную карьеру. Теперь Эйзенхауэр стоял рядом с Цвикером, о 
котором Маккарти говорил, что он недостоин носить военную форму. Можно было 
подумать: подобные нападки на такого рода людей побудят Эйзенхауэра к действию. 
Он сам как-то сказал (о лидерах республиканцев в Сенате): "Они, по-видимому, 
сами не представляют, когда наступает такой момент, что уговоры надо оставить и 
начать бороться до конца. Каждый человек, рассчитывающий стать настоящим 
лидером, должен быть готов к борьбе, если такой момент наступит; если же он не 
готов к этому, люди в конце концов станут игнорировать его" *13. И все же, 
несмотря на крайне вызывающие провокационные заявления Маккарти, Эйзенхауэр не 
мог отказаться от своего "мягкоречия".
       Следующий скандал разразился, когда Маккарти объявил: он будет 
продолжать участвовать в заседаниях комиссии с правом голоса, несмотря на то 
что сам находился под следствием, как и армия (которая обвинила Роя Кона, 
советника в подкомиссии у Маккарти, в использовании своего положения — оказании 
давления с целью получения определенных привилегий для Дэвида Шайна, своего 
бывшего партнера, призванного в армию). На брифинге перед пресс-конференцией 
мнения советников Эйзенхауэра по поводу того, как же отреагировать в данном 
случае, разделились. Джерри Пирсонс, наиболее консервативный из советников, 
хотел, чтобы Президент заявил: вопрос о том, может или не может голосовать 
Маккарти, должен решаться Сенатом. Хэгерти, Катлер и другие утверждали, что 
Президент является моральным лидером нации, и если он не возвысит свой голос, 
то "будет сражен этим одним голосом". Эйзенхауэр прервал их спор: "Послушайте, 
я сам точно знаю, что собираюсь сказать. Я собираюсь сказать, что Маккарти не 
может сидеть в качестве судьи. Я уже принял решение: с Джо невозможно иметь 
дело, и к черту все попытки к достижению компромисса!" *14
       Однако на пресс-конференции он все-таки не поставил вопрос так жестко. 
"Я категорически заявляю, — сказал он, — что в Америке человек, являющийся 
прямой или косвенной стороной в споре, не может выступать в качестве судьи 
своего собственного дела, и я полагаю, что никто из руководства не может 
избежать ответственности за попрание этой традиции" *15. С таким заявлением 
никто не мог не согласиться; Маккарти был "отшлепан" и отказался от своего 
требования иметь голос, но он все же сохранил свое право подвергать 
перекрестному допросу свидетелей. Ну и конечно, он сохранил свое право 
направлять повестки с вызовом на расследование.
       Вот этот последний пункт вызывал беспокойство у Эйзенхауэра. Он не хотел,
 чтобы Маккарти в состоянии своей перманентной ярости требовал вызова к себе на 
ковер сотрудников исполнительного аппарата Президента, и тем более, чтобы их 
ответы протоколировались. Президент настаивал на своей точке зрения: маккартизм 
основан на страхе, однако не хотел признать, что и сам он испытывал страх. Он 
опасался, что Маккарти сможет раньше него знакомиться с протоколами допросов 
правительственных служащих, попавших в его сеть. 29 марта он опять попросил 
Браунелла подготовить заявление, которое можно использовать в случае, если ему 
придется приказать своим подчиненным не являться на вызов Маккарти.
       Но самые большие опасения у Эйзенхауэра были связаны с делом 
Оппенгеймера. Указание Эйзенхауэра лишить Оппенгеймера допуска к совершенно 
секретным делам до окончания результатов расследования было дано как секретное 
поручение, но слухи о нем неминуемо стали просачиваться. Больше всего тревожило 
Эйзенхауэра обвинение, выдвинутое Маккарти, что разработка водородной бомбы 
была задержана на восемнадцать месяцев, "потому что в правительстве были 
красные". Это утверждение Джо делало положение Оппенгеймера весьма неприятным.
       "Мы должны двигаться быстро, — писал Хэгерти, — до того как Маккарти 
нарушит ход расследования дела Оппенгеймера, в противном случае будет скандал". 
Хэгерти был обеспокоен возможным влиянием этого дела на мнение общественности: 
"Это только вопрос времени: сначала кто-нибудь докопается до него, а потом все 
раздуют его широко, — если это произойдет, то здесь у нас будет самая 
величайшая новость — настоящая сенсация" *16. Эйзенхауэр же опасался чего-то 
большего, чем влияния на общественное мнение; он гадал, как это может 
отразиться на моральном состоянии американских ученых и на состоянии обороны 
страны.
       Важность, которую Эйзенхауэр придавал недопущению Маккарти к делу 
Оппенгеймера, лучше всего иллюстрируе