обственных вооруженных сил; только система коллективной 
безопасности позволит Соединенным Штатам противостоять советской угрозе"*36.
       В своих письмах Эйзенхауэр касался двух главных причин, по которым 
поддержка Америкой НАТО вызывала возражения. Первой причиной было то, что 
европейцы, под влиянием лейбористской партии Великобритании, социализировались, 
и потому друзья Эйзенхауэра спрашивали: "Почему, черт возьми, мы должны 
поддерживать эту компанию розовых?" Эйзенхауэр заверял их, что Европа всецело 
предана идее свободы и демократии, она не собирается становиться 
коммунистической (до тех пор, пока Соединенные Штаты не оставят ее одну) и что 
было бы "ужасной ошибкой требовать согласия по всем частным вопросам политики и 
экономики. Это скорее бы разъединило нас!"*37.
       Второй, куда более серьезной причиной было то, что Соединенные Штаты 
берут на себя обязанность защищать Европу, а это требует немыслимых затрат, 
которые будут только расти. Эйзенхауэр признавал серьезность подобного 
возражения. "Мы не можем быть новым Римом, который посылает легионы охранять 
свои дальние границы", — говорил он. Эйзенхауэр сознавал, что экономическая 
мощь Соединенных Штатов — это величайшее достояние свободного мира, и 
соглашался, что миллиардные затраты на оборону в конечном счете приведут к 
банкротству США, которое подарит Советам возможность "одержать самую 
грандиозную их победу". Но он настаивал, что программа поддержки НАТО — 
краткосрочное предприятие. Американская помощь нужна теперь, в 1951 году, но 
период, в течение которого она будет необходима, может быть довольно коротким. 
Эду Бирмингему он заметил безрадостно: "Если через десять лет все американские 
войска, расположенные в Европе ради нашей национальной безопасности, не 
вернутся в Соединенные Штаты, весь этот проект рухнет"*38.
       Что касается Европы, то здесь, считал он, главное — вопрос ее морального 
состояния. Спустя неполные шесть лет после самой разрушительной войны в истории 
европейцы просто думать не хотели о сражениях — или о подготовке к ним — и о 
новой войне. Далее, по наземным силам соотношение было столь катастрофичным — у 
НАТО лишь 12 дивизий, у русских — 175, — что представлялось невозможным 
остановить Красную Армию, не применив атомного оружия, но если американцы в 
любом случае собираются использовать атомные бомбы, для чего тогда мучиться и 
создавать европейские сухопутные войска, особенно если это потребует таких 
затрат, замедлит или вовсе остановит оздоровление экономики и лишь спровоцирует 
русских?
       Эйзенхауэр считал, что достаточно создать обычные вооруженные силы, а 
полагаться на атомную бомбу — и безумно, и безнравственно. На встречах с 
европейскими лидерами Эйзенхауэр старался создать обстановку доверия. 
Безусловно, он должен просить их смотреть на проблему глубже, тратить больше, 
но нужно также учитывать очевидные политические реалии. Как объяснял Эндрю 
Гудпей-стер, его главный адъютант: "Он великолепно чувствовал, в каких условиях 
приходится работать правительствам тех или иных стран, какое реальное 
сопротивление нужно преодолевать политическим лидерам, а потому нельзя слишком 
сильно давить на них, нельзя просить слишком многого"*39.
       По этой причине Эйзенхауэр делал упор на моральное состояние, укрепление 
которого не требовало от них материальных затрат. "Гражданские лидеры толкуют о 
моральном состоянии страны так, словно это какой-то неконтролируемый процесс 
или явление природы — гроза или холодная зима", — жаловался он в своем дневнике,
 тогда как "для лидера-солдата моральный дух... самое сложное, но это 
одновременно и то, на что он может и обязан воздействовать". Вот так он 
действовал: настаивал, льстил, воодушевлял. Он просил правительства ежедневно 
вдалбливать согражданам "о величии человека и ценности свободы; вместе с тем 
следует напомнить, что на свободу нужно работать каждый день и всю жизнь!".
       В седьмую годовщину операции "Оверлорд" Эйзенхауэр приехал в Нормандию, 
чтобы выступить отсюда с радиообращением, напомнив европейцам о том, что было 
тогда поставлено на карту. "Никогда больше, — сказал он, — освободительный 
поход не должен начаться на этих берегах"*40.
       Проблема Германии по-прежнему была самой щекотливой для Эйзенхауэра. Не 
имело значения, насколько он преуспел, убеждая другие народы Западной Европы 
увеличить расходы на вооружения, его цель — иметь под своим началом сорок 
дивизий — была недостижимой, пока не было немецкой армии. Эйзенхауэр выжал из 
французов обещание дать в НАТО двадцать четыре дивизии, но реально у них было 
только три дивизии в Западной Германии и шесть во Франции, и в ближайшее время 
никакого увеличения их участия не предвиделось, потому что десять их дивизий 
завязли в Индокитае, в войне, которой, видимо, не будет конца. Стоило 
Эйзенхауэру обратиться к французам за помощью для НАТО, как в ответ они 
выдвигали встречную просьбу об американской поддержке их усилий в Индокитае. "Я 
бы не прочь бросить им на подмогу значительные силы, чтобы одним махом 
покончить с этим делом, — писал Эйзенхауэр в дневнике, — но убежден, на 
подобном театре военная победа невозможна"*41. На его взгляд, французам 
следовало предоставить Вьетнаму, Лаосу и Камбодже независимость, которой они 
добиваются, и пусть воюют между собой, а французская армия вернется домой 
защищать Францию. Но он не мог убедить никого из французских лидеров в 
разумности подобного решения, а потому единственной альтернативой для НАТО 
оставалось создание немецкой армии, но французы не позволили делать и этого.
       "Или мы будем решать немецкую проблему, или, — убеждал Эйзенхауэр, — 
Советы решат ее в свою пользу"*42. Как сказал о том же канцлер Конрад Аденауэр: 
"Западные союзники, особенно Франция, должны... ответить на вопрос: что опаснее,
 русская угроза или вовлечение Германии в европейское оборонительное 
сообщество"*43. После того как было рассмотрено несколько причудливых вариантов,
 среди которых было и предложение рядовой состав сд