ответить на телефонные звонки от Даллеса, но каждый раз ему говорили: на линии 
технические неполадки. Во время ленча он съел гамбургер с кружочками 
бермудского лука и возвратился на площадку. Его вызвали в третий раз для 
разговора с Даллесом, но вскоре выяснилось, что это ошибка. Он играл плохо, его 
беспокоил желудок, настроение было раздраженное. Оставив гольф, он и Аллен 
поехали в дом матери Мейми, где и провели вечер. Перед ужином Айк и Аллен 
немного поиграли в бильярд, но от коктейлей отказались. В 10 часов вечера 
Эйзенхауэр пошел спать.
       Около 1 часа 30 минут ночи Эйзенхауэр проснулся от резкой боли в груди. 
"Болело страшно", — признался он позже. Беспокоить Мейми он не хотел. Тем не 
менее она проснулась и спросила, не хочет ли он чего-нибудь. Погрешив на 
несварение желудка предыдущим днем, Айк попросил слабительного. По тону его 
голоса она поняла: дела неважные. Мейми позвала д-ра Снайдера, который уже в 2 
часа был у постели Айка. Установив, что у пациента боль в районе грудной клетки,
 Снайдер сразу же вскрыл капсулу с амилнитритом и дал ее понюхать Айку, а затем 
ввел ему сначала один гран папаверина, потом четверть грана сульфата морфия. 
Мейми он попросил лечь в постель рядом с мужем и согревать его. Через сорок 
пять минут Снайдер дал Эйзенхауэру еще четверть грана морфия, чтобы 
проконтролировать симптомы*10.
       Айк спал до полудня. Когда он проснулся, то чувствовал себя словно был 
пьян — давало знать действие морфия; он не знал, что с ним произошло. Первая 
его мысль была о делах. Он попросил Снайдера сказать Уитмен, чтобы она 
позвонила Браунеллу и выяснила, "как он может делегировать полномочия". Снайдер 
настоял, что прежде всего надо сделать электрокардиограмму, которая показала: 
поражена наружная стенка сердца. У Эйзенхауэра был коронарный тромб. Снайдер 
решил немедленно отправить его в госпиталь. Так как лестница была слишком узкой,
 чтобы пронести носилки, и, кроме того, Айк нуждался в моральной поддержке, 
Снайдер решил, что Президент может спуститься сам. Поддерживаемый с обеих 
сторон, Айк дошел до автомобиля, чтобы ехать в военный госпиталь Фицси-монс в 
Денвере. Перед выходом из спальни и потом в машине, где был и Снайдер, Айк 
беспокоился о своем бумажнике. Он несколько раз спрашивал Мейми, где его 
бумажник. Она успокоила его, сказав, что берет его с собой*11.
       В госпитале Айка поместили в кислородную палатку. Снайдер продолжал 
лечение, но давать морфий перестал на второй день. Из форта Бельвуар прилетел 
Джон. В госпитале он посовещался с Мейми, которая держалась энергично и 
уверенно, затем пошел к отцу. "Ты знаешь, — сказал Айк после того, как они 
поздоровались, — такие дела всегда происходят с другими людьми; никогда не 
думаешь, что это может случиться с тобой". Он попросил Джона дать ему его 
бумажник и объяснил, что выиграл пари у Джорджа Аллена и хочет отдать деньги 
Барбаре. Джон ушел, чтобы отец отдохнул. Хэгерти сказал ему в коридоре: инфаркт 
был умеренный, "не обширный, но и не легкий"*12.
       К концу второго дня Айк лежал спокойно, чувствовал себя лучше и уже стал 
поговаривать о том, что надо приступать к делам. Мейми постоянно была рядом с 
ним на восьмом этаже госпиталя, она старалась справиться с потрясением (за 
первые две недели она похудела на десять фунтов) и успокоить себя, отвлечь 
каким-нибудь делом. Она решила написать ответ на каждое из многих тысяч писем и 
открыток, которые поступали со всех концов страны. Джон признавался: "Я подумал,
 что она сошла с ума". Но позднее он убедился, насколько мудрым было ее решение 
найти для себя занятие. И она на самом деле справилась с поставленной 
задачей*13.
       Инфаркт Президента, как и следовало ожидать, осложнил отношения между 
членами Администрации. В первые две недели его выздоровления никто не знал, 
сможет ли он выполнять функции президента в самое ближайшее время, не говоря уж 
о ближайшем будущем. Было широко распространено мнение, что, помимо других 
последствий, инфаркт исключал возможность баллотироваться на второй срок. 
Поэтому любой маневр в борьбе за власть в сентябре
       1955 года был направлен не только на получение власти на будущий год, но 
и на следующие пять лет.
       Никсон оказался в наиболее сложном положении. Практически все его 
действия могли быть оценены как ошибочные. Если он отстранится от получения 
власти, его посчитают неуверенным и неподготовленным; если попытается взять 
власть — будет выглядеть жестоким и невнимательным. И все же ему удалось найти 
промежуточную позицию, очень узкую. И в значительной мере ему помогло в этом 
отданное ранее Эйзенхауэром распоряжение, чтобы заседания Кабинета и Совета 
национальной безопасности проходили по утвержденному расписанию под 
председательством Никсона. 29 сентября Никсон провел заседание СНБ, а на 
следующий день заседание Кабинета. Он выпустил пресс-релиз, в котором 
указывалось, что "предметом обсуждения на этих заседаниях были вопросы, имевшие 
будничный характер". Он пригласил фоторепортеров, чтобы те убедились, какая 
гармония царит в отношениях между членами "семьи" Эйзенхауэра, и запечатлели 
высокую эффективность их совместной работы, позволяющей функционировать 
правительству "как обычно"*14.
       Несмотря на видимость единства в Администрации, на самом деле за 
кулисами шла интенсивная борьба за власть. Ведущей фигурой на заседаниях был 
Даллес, а не Никсон, и Даллес настаивал на том, чтобы Шерман Адамс поехал в 
Денвер и был рядом с Президентом для обеспечения связи. Никсон поставил под 
вопрос правильность такого решения, он считал, что Адамс должен остаться в 
Вашингтоне, а в Денвер поедет он, Никсон. Однако возобладало мнение Даллеса, 
который также подчеркнул, что больше Президент свои полномочия передавать не 
будет.