От наиболее осведомленных репортеров в Вашингтоне истинную подоплеку 
событий невозможно было скрыть. Джеймс Рестон уже 26 сентября писал, что 
республиканцы, поддерживающие Эйзенхауэра, хотят сосредоточить контроль в руках 
Шермана Адамса, подальше от Никсона, поскольку они не собирались передавать 
партию Никсону, а стало быть, и выдвижение кандидатов на президентские выборы
       1956 года. Даллес, Хэмфри, Адамс, Хэгерти и другие считали, что Никсон, 
позволив правому крылу в партии взять верх, проиграет на выборах Стивенсону 
(опрос общественного мнения службы Гэллопа в октябре показал, что по количеству 
голосов Никсон уступал Стивенсону, тогда как Уоррен опережал его). Ричард Ровер 
отмечал в "Нью-Йорк Таймс": Адамс "считает себя сторожем, назначенным 
Президентом, и делает все, что в его силах, чтобы влияние Никсона не превышало 
его реальный политический вес". Никсон между тем получил телеграмму от Стайла 
Бриджеса с советом: "Согласно Конституции Вы являетесь вторым по старшинству и 
должны принять руководство на себя. Не допустите, чтобы клика из Белого дома 
стала командовать"*15.
       По мере того как борьба за власть усиливалась, Эйзенхауэр постепенно 
выздоравливал. Цвет его лица, аппетит и общее настроение быстро улучшались. 
Вынужденный отдых доставлял ему удовольствие. Врачи не разрешали ему читать 
газеты, но через несколько дней позволили Уитмен и Хэгерти рассказывать ему о 
новостях и отвечать на вопросы.
       Время болезни Президента было как нельзя удачным. Случись инфаркт в 
любое другое время — в период военных опасностей в 1954 и в 1955 годах, когда 
твердая рука Эйзенхауэра была очень важна для сохранения мира, — вряд ли можно 
предположить, что произошло бы. Но осенью 1955 года на мировой арене было тихо, 
и в значительной степени благодаря "духу Женевы"; во время кризиса в связи с 
болезнью Президента русские благоразумно молчали и держались в тени. Если бы 
инфаркт случился позднее — в ходе избирательной кампании 1956 года, у 
Эйзенхауэра просто не было бы времени для выздоровления и обдумывания вариантов,
 и Никсона выдвинули бы кандидатом в президенты как второе лицо в партии. 
Эйзенхауэру повезло еще и в том, что во время приступа Конгресс был на 
каникулах, поэтому не велась работа над законопроектами, которые обычно 
Президент или подписывал, или налагал на них вето. Если и было в период 
холодной войны время, когда Соединенные Штаты могли в течение нескольких недель 
избегать негативных последствий из-за отсутствия функционирующего президента, 
то это была осень 1955 года.
       Эйзенхауэр хотел повидаться с некоторыми из своих близких друзей, 
особенно со Слейтером. 3 ноября Слейтер вылетел в Денвер и на следующий день в 
госпитале Фицсимонс обнаружил Айка в комнате Мейми — он помогал ей подводить 
баланс расходов по чековой книжке. Айк хотел поговорить о своем выходе в 
отставку. Они подробно обсудили планы Эйзенхауэра по улучшению фермы в 
Геттисберге, а также преимущества ангусской породы скота. Айк сказал, что 
намерен вложить в ферму как можно больше денег сейчас, когда платит налог с 
больших сумм. Кроме того, ему хотелось бы улучшить почву на ферме.
       25 октября Эйзенхауэр впервые с момента поступления в госпиталь 
отправился на прогулку. А 11 ноября он и Мейми вылетели в Вашингтон, и там, в 
аэропорту, более пяти тысяч человек приветствовали его. Эйзенхауэр подошел к 
микрофону и сказал несколько слов, затем они сразу же уехали в Геттисберг.
       Это было идеальное место для восстановления сил. Особым украшением 
большого и комфортабельного дома в Геттисберге была застекленная терраса, где 
Эйзенхауэр в основном и проводил время. Через большие раздвижные двери можно 
было выйти, минуя портик с колоннами, прямо на площадку для игры в гольф, за 
которой был выгон для скота. Врачи разрешили Айку сколько угодно упражняться на 
площадке, но не советовали слишком перенапрягаться. Слейтер с женой навестили 
Эйзенхауэра, и Мейми устроила для них настоящую экскурсию по дому. Слейтеру дом 
понравился, он сказал, что "действительно очаровательным его делает восторг 
Мейми, с которым она воспринимает это место, ее гордость и радость, что 
наконец-то ей удалось создать первое собственное жилище".
       Айк пригласил Слейтера объехать вместе с ним ферму в гольф-мобиле. Когда 
они приблизились к загону, в котором ангусские коровы щипали траву, Айк лукаво 
улыбнулся, достал пастуший рожок, подул в него и радостно рассмеялся, когда, к 
удивлению Слейтера, коровы бросились бежать к ним.
       Как и миллионы американцев, Слейтера очень интересовали политические 
планы Эйзенхауэра. Он считал, что Мейми не хочет, чтобы Айк баллотировался на 
второй срок — из-за недавно перенесенного инфаркта; в доме, полностью 
оборудованном, ему будет лучше и спокойнее. Правда, Мейми никогда не говорила 
ему об этом прямо. Слейтер, как и многие друзья Айка, считал: Эйзенхауэру 
действительно нужно выйти в отставку, он заслужил ее. Однако про себя он 
отметил, что Айк "слишком активен, чтобы усидеть дома на ферме, дожидаясь, 
когда к нему придут люди"*16.
       Мейми одна из первых поняла это. Когда Айк находился еще в Фицсимонсе, 
д-р Снайдер сказал ей, что срок жизни ее мужа может быть продлен, если он 
выдвинет свою кандидатуру на второй срок вместо того, чтобы вести пассивный 
образ жизни. Она знала: Снайдер был прав — пассивность была бы смертельна для 
Айка. Джон присутствовал при разговоре со Снайдером и слышал, как Мейми 
выдвинула такую причину в пользу второго срока: "Я просто не могу поверить, что 
работа Айка закончена"*17.
       Он тоже не мог поверить в это. В середине декабря Эйзенхауэр не раз 
беседовал с Хэгерти по политическим вопросам и выборной кампании 1956 года. 
Эйзенхауэра очень беспокоило благополучие страны, и прежде всего во внешних 
делах. Хэгерти записал в своем дневнике: "Он был очень огорчен отсутствием