затрат, замедлит или вовсе остановит оздоровление экономики и лишь спровоцирует 
русских?
       Эйзенхауэр считал, что достаточно создать обычные вооруженные силы, а 
полагаться на атомную бомбу — и безумно, и безнравственно. На встречах с 
европейскими лидерами Эйзенхауэр старался создать обстановку доверия. 
Безусловно, он должен просить их смотреть на проблему глубже, тратить больше, 
но нужно также учитывать очевидные политические реалии. Как объяснял Эндрю 
Гудпей-стер, его главный адъютант: "Он великолепно чувствовал, в каких условиях 
приходится работать правительствам тех или иных стран, какое реальное 
сопротивление нужно преодолевать политическим лидерам, а потому нельзя слишком 
сильно давить на них, нельзя просить слишком многого"*39.
       По этой причине Эйзенхауэр делал упор на моральное состояние, укрепление 
которого не требовало от них материальных затрат. "Гражданские лидеры толкуют о 
моральном состоянии страны так, словно это какой-то неконтролируемый процесс 
или явление природы — гроза или холодная зима", — жаловался он в своем дневнике,
 тогда как "для лидера-солдата моральный дух... самое сложное, но это 
одновременно и то, на что он может и обязан воздействовать". Вот так он 
действовал: настаивал, льстил, воодушевлял. Он просил правительства ежедневно 
вдалбливать согражданам "о величии человека и ценности свободы; вместе с тем 
следует напомнить, что на свободу нужно работать каждый день и всю жизнь!".
       В седьмую годовщину операции "Оверлорд" Эйзенхауэр приехал в Нормандию, 
чтобы выступить отсюда с радиообращением, напомнив европейцам о том, что было 
тогда поставлено на карту. "Никогда больше, — сказал он, — освободительный 
поход не должен начаться на этих берегах"*40.
       Проблема Германии по-прежнему была самой щекотливой для Эйзенхауэра. Не 
имело значения, насколько он преуспел, убеждая другие народы Западной Европы 
увеличить расходы на вооружения, его цель — иметь под своим началом сорок 
дивизий — была недостижимой, пока не было немецкой армии. Эйзенхауэр выжал из 
французов обещание дать в НАТО двадцать четыре дивизии, но реально у них было 
только три дивизии в Западной Германии и шесть во Франции, и в ближайшее время 
никакого увеличения их участия не предвиделось, потому что десять их дивизий 
завязли в Индокитае, в войне, которой, видимо, не будет конца. Стоило 
Эйзенхауэру обратиться к французам за помощью для НАТО, как в ответ они 
выдвигали встречную просьбу об американской поддержке их усилий в Индокитае. "Я 
бы не прочь бросить им на подмогу значительные силы, чтобы одним махом 
покончить с этим делом, — писал Эйзенхауэр в дневнике, — но убежден, на 
подобном театре военная победа невозможна"*41. На его взгляд, французам 
следовало предоставить Вьетнаму, Лаосу и Камбодже независимость, которой они 
добиваются, и пусть воюют между собой, а французская армия вернется домой 
защищать Францию. Но он не мог убедить никого из французских лидеров в 
разумности подобного решения, а потому единственной альтернативой для НАТО 
оставалось создание немецкой армии, но французы не позволили делать и этого.
       "Или мы будем решать немецкую проблему, или, — убеждал Эйзенхауэр, — 
Советы решат ее в свою пользу"*42. Как сказал о том же канцлер Конрад Аденауэр: 
"Западные союзники, особенно Франция, должны... ответить на вопрос: что опаснее,
 русская угроза или вовлечение Германии в европейское оборонительное 
сообщество"*43. После того как было рассмотрено несколько причудливых вариантов,
 среди которых было и предложение рядовой состав сделать из немцев, а командный 
— из французов, Франция в конце концов выдвинула план Плевена. Немцы создают 
армию, в которой не будет соединений крупнее дивизии и которая стянет частью 
объединенных сил НАТО под командованием Эйзенхауэра; немецкое участие должно 
быть ограничено 20% от общих объединенных сил.
       Эйзенхауэр сообщал Маршаллу: "План — единственная моя твердая надежда, 
что я еще увижу, как вырастет, в приемлемых для других европейских стран 
пределах, немецкая армия, что жизненно важно для нас". Но он заглядывал еще 
дальше. "Я уверен, никакой реальный прогресс в объединении Европы невозможен 
иначе как через особые программы, подобные этой"*44. Другими словами, чем ждать 
создания Соединенных Штатов Европы, чтобы прийти к общеевропейской армии, надо, 
чувствовал он, сначала сформировать армию, а политическое единение придет вслед 
за этим само собой.
       Он полагал, что все члены НАТО плюс Греция, Швеция, Испания и Югославия 
вольются в новую сверхнацию. Соединенные Штаты Европы, доказывал он, "мгновенно.
.. разрешат реальные и мучительные проблемы, которые стоят перед нами сегодня...
 Это трагедия для всего человечества, что они не были образованы сразу". Он 
отвергал возражения. "Мне смертельно надоели разговоры о том, что надо 
продвигаться вперед шаг за шагом, постепенно", — делился он с Гарриманом. Он не 
видел причины, почему "Швеция социалистов не могла бы жить бок о бок с 
капиталистической Германией", пока элементарные статьи в конституции защищают 
права человека, пока устраняются мешающие свободному развитию торговые и любые 
экономические барьеры и преграды политического характера. Он считал, что США 
могут и должны пойти на "любые жертвы", чтобы помочь осуществиться столь 
смелому предприятию*45.
       В декабре 1951 года он убеждал премьер-министра Плевена призвать 
европейских членов НАТО "собраться на официальной конституциональной основе, 
чтобы рассмотреть пути и средства достижения более тесного единства". Такой 
"драматический и воодушевляющий призыв к действию" очень поможет стронуть с 
места дело создания европейской армии. Но, хотя Плевен поддерживал идею 
создания европейской армии, хотя Эйзенхауэр расчетливо льстил Плевену, тот 
промолчал*46. Иначе говоря, французы еще не могли ответить на вопрос Аденауэра: 
кого вы боитесь больше — Красную Армию или новую немецкую армию?