вас, в меня уверенность вы уже вселили". Когда начальник штаба у Эйзенхауэра, 
Альфред Грюнтер, заметил ему, что он был "невероятно красноречив", Эйзенхауэр 
проворчал: "И почему это, когда я в ударе, у меня оказывается один-единственный 
слушатель!"*33
       Некоторые из своих встреч Эйзенхауэр использовал для того, чтобы 
заставить европейцев поладить между собой. К примеру, он спрашивал 
премьер-министра Италии Гаспери, нельзя ли, "чтобы итальянцы дружелюбней 
относились к Югославии", поскольку он очень рассчитывает включить когда-нибудь 
Югославию в НАТО для усиления южного фланга. (Его попытки завязать дружеские 
отношения с маршалом Тито, нечто вроде курса Дарлана наоборот, вызвали ярость 
республиканцев, которые думать не могли спокойно о том, чтобы помогать 
социалистическим правительствам Европы. Идея предоставления военной помощи 
коммунистической Югославии привела их в бешенство. Но Эйзенхауэр в 1951 году, 
как в ноябре 1942-го, склонен был искать союзников везде, где только можно.) Де 
Гаспери, упомянув о борьбе между Италией и Югославией за контроль над Триестом, 
заметил: "Это печальный факт, но в Европе дружеские отношения обычно 
поддерживают народы, которые не являются соседями"*34.
       Двумя соседями, имеющими протяженную общую границу и сохранявшими 
глубокую взаимную вражду, были Франция и Западная Германия. Ведя переговоры с 
французами, Эйзенхауэр избегал щекотливой темы перевооружения Германии, но он 
все-таки начал закладывать основу будущей немецкой армии, когда посетил базу 
ВВС США в Западной Германии и устроил там пресс-конференцию. Открывая ее, он 
сказал, что, когда в последний раз был в Германии, "испытывал чувство 
непримиримой ненависти к Германии и, конечно же, отвращения ко всему тому, что 
несли с собой нацисты, и сражался с ними, прилагая все свое умение". Но, 
добавил он, "лично я считаю: что было, то прошло", и он надеется, что 
"когда-нибудь великий немецкий народ встанет в едином строю с остальными 
народами свободного мира, ибо я верю: немецкому народу присуще свободолюбие". 
Когда немецкий репортер указал на то, что многие французы хотят, чтобы Германия 
всегда была нейтральной, Эйзенхауэр ответил: "Сегодня пока еще рано... думать о 
настоящем нейтралитете". Его спросили, думает ли он, что участие Германии 
необходимо для защиты безопасности Европы, он помедлил, но все же признал: "Чем 
больше людей будет на моей стороне, тем больше я буду счастлив"*35.
       Ведя интенсивную переписку с друзьями по "банде", с другими миллионерами,
 политиками, издателями, Эйзенхауэр всячески старался рекламировать НАТО. В 
большинстве писем, приходивших из Америки, содержались призывы к нему 
включиться в предвыборную борьбу; он отвечал стандартной отговоркой: политика 
его не интересует, да и в любом случае дело, которым он здесь занят, настолько 
важно, что вынуждает его посвятить ему все свои силы и время. Затем он 
принимался активно агитировать в пользу НАТО, кончая, как правило, просьбой к 
корреспондентам посвящать в его аргументы других.
       Аргументы были таковы: "На карту, как вы знаете, поставлено будущее 
цивилизации; подлинная линия обороны Соединенных Штатов проходит по Эльбе; 
Америка зависит от сырья, которое может поступать только из Европы и ее колоний,
 от торговли и научного обмена с Европой и остальными странами свободного мира; 
помогая перевооружению Европы, Соединенные Штаты обеспечат свою безопасность, 
потратив вчетверо меньше того, что в противном случае придется потратить на 
укрепление собственных вооруженных сил; только система коллективной 
безопасности позволит Соединенным Штатам противостоять советской угрозе"*36.
       В своих письмах Эйзенхауэр касался двух главных причин, по которым 
поддержка Америкой НАТО вызывала возражения. Первой причиной было то, что 
европейцы, под влиянием лейбористской партии Великобритании, социализировались, 
и потому друзья Эйзенхауэра спрашивали: "Почему, черт возьми, мы должны 
поддерживать эту компанию розовых?" Эйзенхауэр заверял их, что Европа всецело 
предана идее свободы и демократии, она не собирается становиться 
коммунистической (до тех пор, пока Соединенные Штаты не оставят ее одну) и что 
было бы "ужасной ошибкой требовать согласия по всем частным вопросам политики и 
экономики. Это скорее бы разъединило нас!"*37.
       Второй, куда более серьезной причиной было то, что Соединенные Штаты 
берут на себя обязанность защищать Европу, а это требует немыслимых затрат, 
которые будут только расти. Эйзенхауэр признавал серьезность подобного 
возражения. "Мы не можем быть новым Римом, который посылает легионы охранять 
свои дальние границы", — говорил он. Эйзенхауэр сознавал, что экономическая 
мощь Соединенных Штатов — это величайшее достояние свободного мира, и 
соглашался, что миллиардные затраты на оборону в конечном счете приведут к 
банкротству США, которое подарит Советам возможность "одержать самую 
грандиозную их победу". Но он настаивал, что программа поддержки НАТО — 
краткосрочное предприятие. Американская помощь нужна теперь, в 1951 году, но 
период, в течение которого она будет необходима, может быть довольно коротким. 
Эду Бирмингему он заметил безрадостно: "Если через десять лет все американские 
войска, расположенные в Европе ради нашей национальной безопасности, не 
вернутся в Соединенные Штаты, весь этот проект рухнет"*38.
       Что касается Европы, то здесь, считал он, главное — вопрос ее морального 
состояния. Спустя неполные шесть лет после самой разрушительной войны в истории 
европейцы просто думать не хотели о сражениях — или о подготовке к ним — и о 
новой войне. Далее, по наземным силам соотношение было столь катастрофичным — у 
НАТО лишь 12 дивизий, у русских — 175, — что представлялось невозможным 
остановить Красную Армию, не применив атомного оружия, но если американцы в 
любом случае собираются использовать атомные бомбы, для чего тогда мучиться и 
создавать европейские сухопутные войска, особенно если это потребует таких