ли у меня людей для ЦК. Я посоветовал ему Щирину, но он сказал, что она не 
подходит, так как она еврейка. Антисемитизм вырос так, что по Москве ходит слух 
о какой-то девочке, заколотой евреями на пасху…
 В Госиздате меня спрашивали о том, кому поручить составление сборников, но с 
обязательным условием: только русских авторов: говорят, что усиленно снимают с 
постов евреев и заменяют их русскими…
 Антисемитизм все развивается: рекомендовано не давать в вузах каких-либо 
курсов по русской литературе евреям. У нас — под угрозой сокращения два доцента,
 имеющих несчастье заниматься русской литературой…
 На заседании в Госиздате, где обсуждалось, кто будет работать в 
восстанавливаемой Литературной энциклопедии, Чагин сказал, что надо выдвигать 
людей «нашей национальности»…
 До революции антисемитизм был строго локализован в официальной среде, 
обведенной круговой чертой общественного осуждения. Теперь же он — наоборот — 
идет сверху в среду единую и обязанную не обсуждать, а постигать распоряжения 
начальства, как говорил еще Щедрин. То есть даже евреи должны поддерживать и 
проводить эту политику».

 Все это записи нескольких месяцев! После войны антисемитские настроения 
распространились еще шире.
 Когда в Нью-Йорке решалась судьба Израиля и Сталин приказал Молотову, 
Вышинскому и Громыко поддержать сионистов, в Советском Союзе антисемитизм уже в 
полной мере стал практической политикой аппарата партии и государства. И борьба 
за создание Израиля сопровождалась чисткой аппарата от евреев.
 Но Сталин не видел тут никакого противоречия.
 Деятельное участие в создании еврейского государства в Палестине было не 
только способом насолить англичанам и уменьшить их влияние на Ближнем Востоке, 
хотя это само по себе было приятно.
 Советский Союз вышел из войны победителем, и это предусматривало не только 
территориальные приобретения, но и распространение влияния по всему миру.
 «Моя задача заключалась в том, чтобы расширить пределы отечества. И кажется, 
мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей», — самодовольно вспоминал 
Молотов.
 Максим Литвинов говорил одному американскому журналисту летом сорок шестого: 
«Россия вернулась к прежней концепции безопасности, основанной на расширении 
границ. Чем больше территории вы имеете, тем крепче ваша безопасность. Если 
Запад уступит советским требованиям, это приведет к тому, что Запад спустя то 
или иное время столкнется с новой серией требований.
 По словам Эренбурга, Максим Максимович о Сталине отзывался сдержанно, ценил 
его ум и только один раз, говоря о внешней политике, вздохнул: «Не знает 
Запада… Будь нашими противниками несколько шахов или шейхов, он бы их 
перехитрил…»
 Примерно в то же время секретарь ЦК А.А. Кузнецов говорил: «Мы обороняемся, а 
ведь есть указание о том, что мы, основываясь на итогах войны, когда мы стали 
очень сильной державой, должны проводить свою самостоятельную, активную внешнюю 
политику везде и повсюду. И послам дано такое указание о том, чтобы они не 
занимались пресмыканием, а смелее вели себя».
 Член ЦК и начальник Совинформбюро С.А. Лозовский внушал армейским 
пропагандистам: «Битие определяет сознание — и то, что мы набили морду, это 
усвоено многими, и они начинают представлять себе, что Советский Союз 
представляет силу, а силу всегда уважают; любят или не любят — это другой 
вопрос, но всегда уважают».
 После войны Сталин заинтересовался регионами, на которые прежде не обращал 
внимания. Когда обсуждалась судьба итальянских колоний в Африке, Молотов на 
встрече с американцами потребовал передать Советскому Союзу право опеки над 
одной из них — Триполитанией, нынешней Ливией.
 Молотов вспоминал: «Сталин говорит: „Давай, нажимай!“ Мне было поручено 
поставить вопрос, чтобы этот район нам отвести. Оставить тех, кто там живет, но 
под нашим контролем».
 Американцы не согласились, и Сталин остался без Ливии. Тогда Молотов пошутил:
 — Если вы не хотите уступить нам одну из итальянских колоний, мы 
удовлетворились бы бельгийским Конго.
 В Конго находились разведанные запасы урана. Первая атомная бомба уже была 
взорвана, и уран стал ценнее золота.
 Сталин хотел получить контроль над черноморскими проливами, пытался создать 
советскую республику на территории Ирана и китайского Синьцзяня. Он создал 
советские военно-морские базы в Финляндии и Китае. На что-то подобное вождь 
рассчитывал и в Палестине. Если не создать там социалистическую республику, то 
по крайней мере получить надежного союзника и военные базы.
 После разгрома гитлеровской Германии, после того, как под советский контроль 
попала Восточная Европа, все казалось возможным. Если новые правительства в 
Польше, Чехословакии или Болгарии действуют в полном соответствии с указаниями 
из Москвы, то почему же не рассчитывать на такое же поведение руководителей 
будущего еврейского государства?
 Способен ли был Сталин вмешаться в дела на Ближнем Востоке, перебросить свои 
войска на территорию Израиля, как этого боялись американские дипломаты и 
разведчики?
 Вот пример из соседнего региона.
 «Сталин готовил чуть ли не нападение на Югославию, — рассказывал Хрущев. — 
Помню, однажды мне доложил министр госбезопасности Украины, что производится