Но я поняла одно: Советскому Союзу не удалось сломить их дух; тут Россия, со
всем своим могуществом, потерпела поражение. Евреи остались евреями.
     Кто-то сфотографировал эту новогоднюю толпу - наверное, фотография была
размножена в тысячах экземпляров, потому  что потом незнакомые люди на улице
шептали мне еле слышно (я сначала не понимала, что они говорят); "У нас есть
фото!" Ну, конечно, я понимала, что они  бы излили  свою  любовь и  гордость
даже перед обыкновенной шваброй,  если бы швабра была  прислана представлять
Израиль. И все-таки я каждый  раз бывала растрогана, когда много  лет спустя
русские иммигранты показывали мне эту пожелтевшую от времени фотографию, или
ту, где я вручаю верительные грамоты - она появилась в 48-м году в советской
печати и ее тоже любовно сохраняли два десятилетия.
     В Иом-Киппур (Судный день), который наступает через десять  дней  после
еврейского  Нового  года, тысячи  евреев опять окружили синагогу - и на этот
раз я оставалась с ними весь день. Помню, как раввин прочитал заключительные
слова службы: "Ле шана ха баа б'Ирушалаим" ("В будущем году в Иерусалиме") и
как трепет прошел по синагоге,  и я помолилась про себя: "Господи, пусть это
случится!  Пусть не  в будущем году, но  пусть  евреи России  приедут к  нам
поскорее!" Но и тогда я не ожидала, что это случится при моей жизни.
     Некоторое  время  спустя  я  удостоилась чести встретиться с господином
Эренбургом.  Один  из  иностранных  корреспондентов  в  Москве,  англичанин,
заглядывавший к  нам  по  пятницам,  спросил,  не хочу ли  я  встретиться  с
Эренбургом. "Пожалуй, хочу, - сказала я, - мне бы хотелось кое о  чем  с ним
поговорить", "Я это устрою", - обещал англичанин. Но обещание так и осталось
обещанием. Несколько  недель  спустя, на  праздновании Дня  независимости  в
чешском посольстве  он ко мне подошел. "Г-н Эренбург  здесь, - сказал  он, -
подвести его к вам?" Эренбург был совершенно пьян - как мне сказали, такое с
ним бывало  нередко - и с самого начала держался агрессивно. Он обратился ко
мне по-русски.
     - Я, к сожалению, не говорю по-русски,  - сказала я.  -  А  вы говорите
по-английски?
     Он смерил  меня взглядом  и  ответил:  "Ненавижу евреев,  родившихся  в
России, которые говорят по-английски".
     - А я,  - сказала я, -  жалею  евреев, которые не говорят на иврите или
хоть на идиш.
     Конечно, люди это слышали и не думаю,  чтобы это  подняло их уважение к
Эренбургу.
     Гораздо более интересная  и приятная встреча произошла у меня на приеме
у  Молотова  по  случаю  годовщины  русской  революции,  на  который  всегда
приглашаются  все аккредитованные  в  Москве дипломаты.  Послов принимал сам
министр иностранных дел в отдельной  комнате. После того, как  я пожала руку
Молотову, ко мне подошла его жена Полина. "Я так рада, что вижу вас наконец!
" - сказала она с неподдельной теплотой,  даже  с волнением. И прибавила: "Я
ведь говорю на идиш, знаете?"
     - Вы еврейка? - спросила я с некоторым удивлением.
     - Да! -  ответила  она на  идиш.  -  Их бин а  идише тохтер (я  -  дочь
еврейского народа).
     Мы беседовали  довольно  долго.  Она знала, что произошло в синагоге, и
сказала, как хорошо было, что мы туда пошли. "Евреи так хотели вас увидеть",
-  сказала  она. Потом мы коснулись вопроса о Негеве, обсуждавшегося тогда в
Объединенных  Нациях. Я  заметила, что  не могу отдать его,  потому что  там
живет моя дочь, и добавила,  что Сарра находится со мной в Москве. "Я должна
с ней познакомиться",  -  сказала госпожа Молотова. Тогда  я представила  ей
Сарру и  Яэль  Намир;  она  стала говорить с ними об Израиле и  задала Сарре
множество вопросов  о  киббуцах - кто там живет, как  они  управляются.  Она
говорила с ними на идиш и  пришла в восторг,  когда Сарра ответила ей на том
же  языке. Когда Сарра  объяснила,  что  в Ревивим  все общее  и что частной
собственности  нет, госпожа Молотова заметно смутилась. "Это неправильно,  -
сказала она. - Люди не  любят  делиться всем. Даже Сталин  против этого. Вам
следовало бы ознакомиться с тем, что он об этом думает и  пишет". Прежде чем
вернуться к другим гостям,  она обняла Сарру и сказала со слезами на глазах:
"Всего вам  хорошего. Если  у  вас все будет хорошо, все будет хорошо у всех
евреев в мире".
     Больше я никогда не видела госпожу Молотову и ничего о ней  не слышала.
Много позже  Герни Шапиро,  старый  корреспондент  Юнайтед  Пресс в  Москве,
рассказал мне, что после разговора с нами Полина Молотова была арестована, и
я  вспомнила тот прием и  военный  парад  на  Красной  площади,  который  мы
смотрели накануне. Как я  позавидовала русским - ведь  даже крошечная  часть
того оружия, что они показали, была нам  не по средствам. И Молотов,  словно
прочитав мои  мысли,  поднял  свой  стаканчик  с  водкой и  сказал  мне: "Не
думайте, что мы все это получили  сразу. Придет время, когда и  у вас  будут
такие штуки. Все будет в порядке".
     Но  в январе 1949 года стало ясно, что русские евреи дорого заплатят за
прием, который они нам оказали, ибо для советского  правительства радость, с
которой они нас приветствовали,  означала  "предательство"  коммунистических
идеалов.  Еврейский театр в  Москве  закрыли.  Еврейскую  газету  "Эйникайт"
закрыли. Еврейское издательство "Эмес" закрыли. Что с того, что все они были
верны  линии  партии?  Слишком большой  интерес  к  Израилю  и  израильтянам
проявило русское еврейство, чтобы это могло понравиться в Кремле. Через пять
месяцев  в  России  не  осталось  ни  одной  еврейской  организации  и евреи
старались не приближаться к нам больше.