королевская  авиация и  тысячи  британских  солдат  патрулировали  побережье
Палестины, стараясь схватить "опасных политических преступников", помогавших
привозить перемещенных из Европы. Теперь битва перекинулась в другую страну.
Два корабля Хаганы ("Федэ", переименованный  в "Дов  Хоз", и второй, "Элияху
Голомб")  были  захвачены  в Специи, на Итальянской Ривьере, перед  самым их
выходом в море с 1014 беженцами на борту. Под давлением англичан итальянские
власти  запретили  кораблям  выйти  в море, а  беженцы,  со  своей  стороны,
отказались сойти с корабля. Они объявили голодовку и сделали заявление,  что
если против них применят силу, они убьют друг друга и потопят корабли.
     Не сомневаюсь, что все они дошли в своем отчаянии до того,  что были бы
способны это сделать; мысль  об этих несчастных, истощенных людях, стиснутых
как сельди в бочке, которые лишают себя той скудной еды, которой мы могли их
снабдить,  была  для меня невыносима.  Если уж мы не можем сами  привести  в
страну эти корабли, то мы  можем хоть показать иммигрантам - и  всему миру -
как  глубоко мы  оскорблены.  Я отправилась  сначала в  Рабочее правление, а
потом в  Еврейский Национальный Совет (Ваад Леуми, представлявший весь ишув,
председателем которого тогда был Ремез) и предложила, чтобы мы тоже объявили
голодовку  в поддержку беженцев  Специи.  Мы  поставили  два условия:  чтобы
каждая  крупная  группа   ишува  прислала  в  правительство  Ваад  Леуми   в
Иерусалиме, где должна была происходить голодовка, не более одного делегата,
и что всего в ней примет участие пятнадцать человек, совершенно здоровых.
     В  этом смысле  мое  положение было  нетвердым, потому что я только что
перенесла  болезнь, и меня  не  удивило,  когда  врач сказал, что мне  никак
нельзя  присоединиться к голодовке.  "О'кей, - сказала я, - выбирай. Одно из
двух: или я буду сидеть вместе со всеми в Ваад Леуми, или я буду сидеть одна
и голодать дома. Ты ведь не можешь  думать, что я не приму в  этом участия".
Он был недоволен, но через некоторое время  уступил  и выдал  мне  бесценное
медицинское  удостоверение. Не у  меня  одной были неприятности с докторами.
Шазар тоже перенес болезнь, но он пошел к знакомому гинекологу в Реховоте  и
без всяких затруднений получил от него требуемое удостоверение (хотя, кстати
сказать,  после  голодовки его сразу  же  отвезли  в больницу, где он пробыл
около месяца).
     Мы поставили в кабинетах Ваад Леуми кровати, пили чай без сахара, когда
нас иссушала жажда, и не ели ничего в течение 101 часа, хотя я, слава  Богу,
решила, что курение разрешается. Была одна трудность:  третий день голодовки
совпал с  началом Пасхи,  и главный  раввин  Герцог  сообщил  нам,  что надо
кончать,  ибо,  по  еврейскому  Закону, на  седере все евреи должны есть. Мы
провели  консультацию, наши эксперты сказали, что  достаточно съесть кусочек
мацы  с  оливку  величиной,  и  мы   продолжили  голодовку.  Это  был  очень
трогательный седер. И  тогда, и во  все  дни  голодовки евреи собирались  во
дворе под нашими окнами, молились и  пели, и со всех концов страны прибывали
делегации с добрыми пожеланиями для нас. Однажды, к моей радости,  появились
Менахем и Сарра, нередко бывал с нами и Бен-Гурион, хотя по какой-то причине
он был против этой голодовки. Теоретически нас разрешалось  посещать  только
раз в день, от 12 до часу дня, но в действительности мы редко бывали одни.
     За  несколько минут до начала голодовки мы решили посетить генерального
секретаря Палестинского правительства и в последний раз просить о том, чтобы
людей из Специи впустили в страну.  Он все выслушал, потом повернулся ко мне
и сказал:  "Миссис  Меерсон,  неужели вы  хоть  на  минуту  допускаете,  что
правительство его величества изменит свою политику оттого, что вы не станете
есть?" "Нет,  - сказала я, - таких иллюзий у меня нет.  Если уж смерть шести
миллионов  не изменила эту политику, то я не рассчитываю, что она изменится,
если  я  не  буду  есть.  Но,  по  крайней  мере,  это  будет  знаком  нашей
солидарности".
     Тем  не менее,  голодовка произвела  впечатление.  8  мая  "Дов Хоз"  и
"Элияху  Голомб", под  эскортом британских кораблей, отплыли в Палестину - и
из  майской  квоты  было  вычеркнуто  1014 сертификатов.  В  этом же  месяце
англо-американская комиссия  опубликовала  свой  доклад. В нем предлагалось,
чтобы  100  000 иммигрантов было немедленно  допущено  в Палестину и  запрет
"Белой  книги"  на  продаже евреям земли  был отменен.  В нем содержалось  и
предложение на  будущее - чтобы мандат был передан на попечение Объединенных
Наций. Но  мистер Бевин опять сказал "нет". Он сказал, что если, несмотря на
возражения  арабов,  в страну  въедет  100000 беженцев, то понадобится целая
британская  дивизия, чтобы навести порядок  в Палестине. "В таком  случае, -
сказала я на  партийной конференции  в Хайфе, -  нам придется  доказать м-ру
Бевину,  что  если  он  не  изменит  своей  политики,  ему  придется послать
армейскую  дивизию, чтобы  бороться с нами".  В сущности м-ру  Бевину больше
всего хотелось именно этого - и так он и сделал.

     29 июня  1946  года  британское правительство фактически объявило войну
ишуву. Сто  тысяч  британских  солдат и две тысячи полицейских  ворвались  в
десятки  киббуцов  и  деревень;  вторглись  в национальные  учреждения  -  в
Еврейское Агентство, Ваад Леуми,  Ваад  ха-поэл; ввели комендантский час  во
всех городах  Палестины  с  еврейским населением; наконец, посадили в лагеря
более  3000  евреев,  в том  числе большую часть  национальных лидеров. Этим
предполагалось  убить  сразу  трех зайцев: деморализовать  и  наказать ишув,
разгромить Хагану и  раз  навсегда  покончить с  "нелегальной"  иммиграцией,
бросив  в  тюрьму тех,  кто был  за  нее  ответственен.  Британцы  потерпели
поражение на всех трех фронтах, но именно с этой  "Черной субботы", как  она
теперь  называется  в  Израиле,   Палестина   стала  буквально   полицейским