тот же день мы приняли решение основать тайный фонд. Мы поставили себе целью
собрать огромную для нас  сумму - 75000 фунтов стерлингов - хоть  уже знали,
что только малая часть  ее дойдет по назначению,  если  дойдет вообще. Но на
эту малую часть евреи может быть  смогут купить оружие и еду, очень немного,
конечно,  но,  может  быть  достаточно,  чтобы   хоть  ненадолго  поддержать
еврейское движение сопротивления.
     С этого  начались  наши  отчаянные  попытки пробиться  в оккупированную
Европу и поддержать жизнь евреев там. К тому времени как окончилась война не
было пути,  которого мы  бы не  разведали,  лазейки,  в  которую  мы  бы  не
проникли,  возможность, которой  мы  бы  немедленно  не  изучили.  Годами мы
упрашивали союзников помочь нам заслать наших молодых людей в центр Европы -
пешком, на подводной лодке, на самолете... Наконец летом 1943 года британцы,
с большими оговорками,  все-таки  дали  согласие. Не несколько сотен, как мы
просили,   но   тридцать   два   палестинских   еврея  будут   заброшены  на
оккупированную  территорию  для  выполнения  двойной задачи:  помочь  бежать
военнопленным из числа союзников (это  в  основном были  летчики)  и оказать
помощь и поддержку еврейским партизанам.
     Когда  я пишу  эти строки, я вижу двух людей, которых нет  уже в живых.
Они  ничем не походили друг  на друга - ни происхождением, ни внешностью, ни
манерами, - но оба были мне дороги, и, с болью думая о них, я вижу,  что они
персонифицируют те темные и страшные времена. Один был Элияху Голомб, другой
-  Энцо  Серени.  Писатели  и историки  когда-нибудь  расскажут о  том,  что
пытались сделать - и сделали - палестинские евреи во время Катастрофы. Я  же
напишу  только  об  этих двоих,  хоть было  немало  других мужчин и  женщин,
которые отдали своему народу столько же, сколько Элияху и Энцо.
     Элияху я знала лучше и дольше, чем Энцо. Он принадлежал к замечательной
семье  (все родственники через жен), сыгравшей большую роль в создании ишува
и его рабочего движения. Об  одном из них -  о Моше Шарете - я буду говорить
позже, потому что  нас тесно связала и жизнь, и работа,  но и трое остальных
во  время войны сыграли не меньшую роль. Все они, и вместе, и порознь, могли
бы  быть героями книги,  которая неизбежно бы стала сагой  об  ишуве,  - и я
очень надеюсь, что когда-нибудь эта книга будет написана.
     Моше  Шарет в те времена возглавлял политический департамент Еврейского
Агентства. Он в 1933 году наследовал Хаиму Арлозорову  и всегда (подозреваю,
даже и в то  время)  считал  себя несомненным кандидатом  на  пост  министра
иностранных дел - если когда-нибудь будет  создано еврейское государство. Из
всех четверых это был самый "светский человек" - умный, одаренный, блестящий
лингвист. Однако он был формалист и педант. Несмотря на все свои таланты, он
не был ни Бен-Гурионом, ни Берлом  Кацнельсоном.  Но в течение многих лет он
был  достойным  министром  иностранных дел  Израиля  и  даже  премьером  - в
короткий и очень тяжелый период между первой и второй отставкой Бен-Гуриона.
Именно Шарет,  больше,  чем кто бы то ни  было, отчаянно боролся за создание
Еврейской бригады, которая,  в  конце концов,  была создана в последние годы
войны, как раз когда начались военные действия в Италии.
     Одна из сестер Шарета  была  замужем за Довом Хозом, который много  лет
был "человеком  Гистадрута" в Лондоне и установил теплые личные отношения со
многими  лидерами британских  лейбористов. Внешность у него была не  слишком
импозантная, но  он обладал огромным обаянием  и любил  и понимал  англичан.
Поэтому  мы  часто  просили Дова  представлять  нас  перед властями мандата.
Любимым его проектом был проект развития авиации в Палестине; он  и сам  был
летчиком, что нас  всех восхищало. В  1940  году он вместе женой  Ревеккой и
дочерью  погиб в автомобильной  катастрофе в  Палестине, и с его смертью  мы
лишились одного из наших  столпов общества. Бывая в Лондоне  перед войной, я
много  времени  проводила  с  ним вместе,  да и потом мы  вместе  занимались
вопросами о еврейских добровольцах для британской армии.
     Надо отметить,  что не все  в  ишуве относились  к службе  в английской
армии как мы. Было немало  людей, считавших, что, "складывая все яйца в одну
корзину",  мы ставим под  удар безопасность еврейских городов и поселений  в
случае поражения Англии на Ближнем Востоке. "Вы ведете кампанию за то, чтобы
еврейские добровольцы сражались с нацистами за границей, -  говорили они,  -
это все очень хорошо, конечно,  но что будет с ишувом, если  победят державы
Оси? Кто будет оборонять Тель-Авив, Дганию, Реховот? Кучка плохо вооруженных
членов  Хаганы?" Смысл  в  этом был - но, по-моему,  ошибочный.  Ждать, пока
Гитлер подойдет к границам  Палестины, не вступая с  ним в борьбу, - мне это
казалось  абсурдом.  Мне хотелось помочь  свержению нацизма, где бы  это  ни
было, и  день за днем мы старались убедить наших противников в Гистадруте, в
партии и за их пределами, что они ошибаются.
     Другой шурин Моше Шарета (брат его жены Ципоры) был Шаул Авигур. Никто,
ни теперь, ни тогда, увидев  Авигура  на  улице  Тель-Авива или за работой в
саду киббуца Киннерет (членом которого он и теперь является), в жизни  бы не
догадался  по  его  зауряднейшей  и  неподтянутой  внешности, что все  годы,
предшествующие  созданию  государства   Израиль,  он  был  нашим  подпольным
министром обороны. Именно Шаул поставил на ноги легендарную разведывательную
службу Хаганы; именно он, когда кончилась война, стал  во главе того, что мы
называли "Мосад"  ("учреждение"), организуя и  направляя  сложную и  опасную
нелегальную иммиграцию в Палестину остатков  европейского  еврейства. Ни его
внешность, ни манера говорить не  указывали на то, что, в отличие от Шарета,
Дова Элияху или  меня,  он  - прирожденный  конспиратор. В  жизни не видела,
чтобы Шаул написал ненужную записку или сказал не  необходимое слово. Что бы
он  ни делал, что  бы ни  приказывал  сделать,  все  выполнялось  совершенно