рассыпаться;  вероятно,  физическая и эмоциональная  жизненная сила есть,  в
основном,  дело  привычки,  а  уж  чего нам  хватало,  так это  возможностей
проверить себя в час испытаний.
     Всю  жизнь,  сколько я  себя  помню,  люди,  особенно члены моей семьи,
упрекали  меня  за то, что я слишком себя загоняю, что бы  они  при этом  не
имели в виду. Даже теперь,  когда жить мне  стало полегче, мои дети вечно на
меня нападают, что я недостаточно "отдыхаю".  Но в те военные годы я усвоила
очень важный урок: человек всегда может  сделать чуть больше того, что вчера
казалось пределом его сил. Как  бы то ни было, я не помню, чтобы в те годы я
почувствовала усталость - а это означает, что я  к ней привыкла. Как и все в
то время, тревога и страданье так сильно пришпоривали меня, что казалось, не
хватит ни дня  ни ночи, чтобы сделать все, что  нужно.  И,  конечно, главной
причиной  было  то, что как  ни  трудно  человечеству было  поверить,  будто
нацисты занимаются уничтожением евреев Европы, большинство из нас поверило в
это сразу же,  а когда вы понимаете,  что  каждая минута  уносит жизни людей
твоего народа, не может быть речи о том, что работы слишком много.
     Отчетливо помню, как впервые дошли до нас сообщения о  газовых камерах,
о  мыле  и  абажурах  из  еврейских тел.  Мы  созвали  срочное  заседание  в
Гистадруте.  Страшно и примечательно то,  что  никто из  нас не усомнился  в
правдивости полученной  информации. Мы все поверили  - сразу и полностью. На
следующий  день у меня была  назначена  встреча по какому-то незначительному
поводу  с британским чиновником,  который  мне всегда был  симпатичен,  и я,
конечно, рассказала ему  то, что мы только что узнали  о зверствах нацистов.
Через несколько минут  он  посмотрел на меня как-то странно  и  сказал:  "Но
миссис Меерсон, вы-то  ведь не верите во все это, не так  ли?"  И начал  мне
рассказывать  про пропаганду Первой  мировой войны,  где  тоже говорилось  о
зверствах. Я  не могла объяснить, как и почему я  знаю, что тут другое дело,
но по восторженному взгляду  его добрых  голубых глаз я  поняла, что он счел
меня сумасшедшей.  "Не надо верить всему, что вы услышите", - ласково сказал
он мне на прощанье.
     Днем мы делали свою  привычную работу,  а по ночам  и между делом - то,
что  могли,  чтобы  отразить  антиеврейскую  войну.  Поскольку  я  и  прежде
занималась  проблемами труда,  я продолжала  заниматься этим и теперь,  хотя
теперь мне пришлось  иметь  дело почти исключительно с британскими  военными
властями. Как я уже писала, британцы  категорически противились вступлению в
армию  евреев-добровольцев (хотя 130000 записались)  и  изобрели целую серию
сложных мер (большая часть которых потерпела неудачу), чтобы удержать запись
членов ишува на  минимуме  - в частности, настаивая на том, чтобы  еврейских
рекрутов   было  ровно   столько  же,   сколько  арабских.  Но  когда  война
распространилась на Ближний Восток, то выяснилось, что союзники все больше и
больше зависят от единственного в районе резерва высококвалифицированной (и,
конечно,  политически  совершенно  надежной)  рабочей  силы.  Десятки  тысяч
молодых  палестинских евреев,  не  допущенные  в  английские  боевые  части,
проработали всю войну  армейскими шоферами во вспомогательных  и медицинских
частях. Конечно, их называли "палестинцами",  а не  евреями, и обращались  с
ними  как  с  "туземцами",  но,  по крайней  мере,  они  были  частью армии.
Гражданские же работники  ишува  - квалифицированные и неквалифицированные -
не  только считались  "туземцами" но и оплату за труд получали по египетским
расценкам. Поскольку для Гистадрута  это было неприемлемо,  я много  месяцев
подряд вела  споры и разговоры  с генеральным  штабом ближневосточных войск.
Множество палестинских  арабов присоединилось к  нам  во  время этих  бурных
споров,  хотя один из них,  прелестный человек  из  Хайфы,  заплатил за этот
объединенный фронт своей жизнью - арабские террористы убили его в 1947 году.
     Типичный эпизод этого времени  - переговоры, которые я несколько недель
вела с  фирмой, прежде действовавшей  в Бирме,  а  теперь назначенной сюда в
качестве  транспортного агентства палестинского  мандатория. Думаю, что этим
джентльменам никогда  прежде  не  приходило  в  голову,  что они  не  смогут
нанимать и увольнять шоферов,  когда  им  заблагорассудится, а твердо решила
заставить  их признать существование профсоюзов и необходимость коллективных
договоров. "В Бирме, - весело рассказывали они мне при первой нашей встрече,
- нам не нужны были никакие рабочие  федерации. У  нас была своя собственная
"федерация"  - восемьдесят тысяч рабочих". И все-таки,  в конце  концов, они
согласились перенести переговоры  с Гистадрутом и, может  быть,  даже узнали
кое-что про ишув и в чем тут было дело.
     По мере ухудшения военного положения  на Ближнем  Востоке, все больше и
больше палестинских евреев втягивалось  в работу  для войны, и правительство
мандата вынуждено  было решиться на создание специального  органа, с которым
оно могло бы консультироваться по экономическим вопросам. Был создан Военный
экономический совет,  членом которого  я была  до  тех  пор, пока  война  не
кончилась. Все это надо было делать, все было важно, но не это было в центре
нашего внимания. По-настоящему меня заботило другое. Посланный нами в Анкару
Меллех  Найштадт (позже  -  Ной) возвратился  с  известиями, от  которых нас
бросило  в  дрожь.  Он словно  привез послание с  другой планеты. Он нашел в
Турции людей, имевших возможность связаться с еврейским подпольем в  Польше.
Он  предупредил нас,  что  они,  конечно,  не  ангелы.  За  свои услуги  они
затребовали большие  деньги,  но, как  он думал, немалая часть того, что они
получат  для гетто, будет ими урезана в свою пользу, а кроме того, некоторые
из них  почти наверняка нацисты. Но мы не нанимали  официальных посланников.
Мы искали людей,  которые смогут  более или менее свободно передвигаться  по
оккупированной нацистами Европе, и их послужной список нас не интересовал. В