поможешь!" - я могла ответить только одно, и вполне честно: "Сорок лет назад
все было гораздо  труднее, и  мы все-таки справились  - хотя  как и  всегда,
дорогой ценою". Порой мне  в самом деле кажется, что  только те  из нас, кто
действовал сорок лет назад, могут понять, как много с тех пор сделано и  как
велики наши  победы; может быть, потому-то в Израиле самые большие оптимисты
- старики вроде меня, которые знают, что такое великое дело, как возрождение
нации, не может совершиться быстро, безболезненно и без усилий.
     Мы  старались  решать  главные  задачи.  Но какой  бы  острой  ни  была
сиюминутная проблема, надо было выполнять  и будничную работу.  Для меня это
была  работа в качестве председателя  совета  директоров рабочей  больничной
кассы,   проверка   условий   труда   членов  Гистадрута,  используемых   на
строительстве  британских  военных лагерей в  разных  частях страны, ведение
различных деловых переговоров - а также и вся работа по  дому, да и Менахему
и Сарре надо было помогать готовить уроки. Такова была рутина.
     Но  в то же  время  нам надо  было  принять  и сформулировать целый ряд
важнейших  решений  по  вопросам  общего  положения в ишуве. И первейшим был
вопрос  -  что мы  можем предпринять  в  связи  с  постоянно  повторяющимися
взрывами арабского террора. За один 1936  год  были зверски уничтожены сотни
тысяч деревьев, которые евреи сажали с  такой  любовью,  заботой и надеждой;
сожжены сотни полей; подстроены бесчисленные крушения поездов и автобусов; и
-  самое ужасное - было  совершено  2000 вооруженных нападений  на евреев, в
результате которых 80 человек были убиты и многие серьезно ранены.
     Беспорядки начались в апреле 1936 года. К лету евреям небезопасно  было
ездить из одного города в  другой. Когда мне надо было поехать из Тель-Авива
на митинг в Иерусалим - что случалось часто, - я целовала детей на прощанье,
зная, что могу и вовсе не вернуться, что мой автобус может быть взорван, что
арабский снайпер может застрелить меня при въезде в Иерусалим, что на выезде
из  Яффо  меня  может  забросать камнями арабская толпа.  Хагана (подпольная
еврейская организация самообороны) была теперь больше и лучше вооружена, чем
во времена беспорядков  1929  года, но,  во-первых, мы  не хотели ее  делать
инструментом  контртеррора,  направленного  против  арабов, потому  что  они
арабы,  а  во-вторых  не  желали  дать   англичанам  повод  для  дальнейшего
сокращения иммиграции и поселений,  к чему они  прибегали  всякий раз, когда
наша самооборона становилась слишком активной. Хоть  сдерживаться и труднее,
чем  наносить  ответные  удары,  но  мы  руководствовались  одним принципом:
несмотря  на опасность и страдания  наши,  нельзя  делать ничего такого, что
побудит  англичан  срезать  квоту  на  въезд  евреев в  Палестину.  Политика
сдержанности  ("хавлага"  на  иврите)  проводилась строжайшим образом. Где и
когда было  возможно, евреи оборонялись от нападающих,  но за  все три года,
которые   англичане   с   блистательной  недоговоренностью  решили  называть
"беспокойными", Хагана не наносила ответных ударов.
     Однако  не  весь  ишув  приветствовал наше решение  обороняться,  но не
наносить  ответных  ударов. Меньшинство требовало контртеррора  и изобличало
политику сдержанности  как трусливую. Я всегда находилась среди большинства,
где все были убеждены, что "хавлага" - одно-единственное этически приемлемое
решение,   которому  можно  следовать.  Мне   по   моральным  причинам  была
отвратительна самая мысль, что можно нападать на арабов, независимо от того,
виновны ли они в антиеврейских действиях. Конкретное  нападение должно  быть
отражено, конкретный  преступник наказан.  Это  правильно.  Но  мы  не будем
убивать   арабов  только  потому,  что  они  арабы,  и  не  будем  совершать
хулиганских действий, характерных для их методов борьбы.
     И  здесь  я  очень коротко отвечу  на очень  смешное обвинение, которое
слышу  много  лет, - будто мы  игнорировали  палестинских арабов и развивали
страну,  словно  арабского  населения не  существует вовсе.  Когда зачинщики
беспорядков конца тридцатых годов заявили, что арабы нападают на нас потому,
что их  "вытесняют",  мне не  надо  было  справляться с  цифрами  британской
переписи населения, чтобы знать, что за это время, как  евреи стали селиться
в  Палестине, арабское население  ее удвоилось. Я  сама  наблюдала, с самого
своего  приезда, этот  прирост арабского населения.  И дело было не только в
том,  что  уровень жизни палестинских арабов  был гораздо выше  уровня жизни
других  арабов  ближнего  Востока, но  и  в  том,  что  целые  толпы  арабов
переселялись сюда из Сирии и других пограничных стран  в течение всего этого
времени.   Когда   какой-нибудь   добродушный   представитель    британского
правительства  собирался прекратить  еврейскую иммиграцию  на том основании,
что в Палестине недостаточно места, я,  помнится, произносила речи о широких
абсорбиционных возможностях Палестины,  опираясь на  статистические  данные,
почерпнутые, как должно, из британских источников,  но фактически основанные
на том, что я видела собственными глазами.
     Добавлю, что в течение тридцатых годов я не  переставала надеяться, что
наступит время, когда палестинские арабы будут жить в мире с нами как равные
граждане еврейского национального очага - так  же точно,  как не переставала
надеяться,  что  евреям, живущим  в  арабских  странах, позволят жить там  в
условиях мира и равенства.  Это  было  второй причиной, почему наша политика
сдержанности  перед  лицом арабских  нападений казалась  мне  такой жизненно
важной. Я чувствовала, что  ничто не должно усложнять  и отравлять  будущее.
Получилось не  так, но всем  нам  понадобилось много времени, чтобы признать
факты в понять, что примирение, которого мы ожидали, не состоится.
     Затем мы приняли решение заполнить  экономический  вакуум, создавшийся,
когда  Верховный  арабский  комитет, под  председательством  муфтия, объявил
всеобщую забастовку с расчетом полностью парализовать ишув.  Ни один араб во