большее. Прежде  всего, Гистадрут  базировался на  единстве всех  трудящихся
ишува, будь то служащие, киббуцники, "синие воротнички", "белые воротнички",
чернорабочие или интеллектуалы; с самого начала Гистадрут был в первых рядах
борцов  за переезд  евреев  в Палестину, хотя увеличение  иммиграции  падало
бременем на его собственные плечи.
     Во-вторых,  Палестина  не  имела  готовой экономики,  которая могла  бы
справиться  с постоянным притоком еврейских иммигрантов  в страну.  Конечно,
существовали    на     поверхности    мелкие    предприятия,    существовали
сельскохозяйственные поселения. Но этого  было  мало  для страны  с растущим
населением,  и  мы,  приехавшие   в  Палестину,   чтобы  строить   еврейский
национальный очаг, знали, что должны создать то, что сегодня так естественно
называют "национальной экономикой".  Не  будем  говорить  обо всем, что сюда
входит - о промышленности, транспорте,  строительстве,  финансах,  не говоря
уже о способах борьбы с безработицей и о соцстраховании. Скажем  только, что
нашей работой должно быть создание чего-то из ничего, или почти из ничего. И
даже в  то время палестинские трудящиеся, немногочисленные и  изолированные,
не  колеблясь, возложили на себя через Гистадрут, чего, разумеется, никто от
них  не  требовал,  нелегкую  ответственность: быть  авангардом  строящегося
государства.
     По  причине  своей  глубокой  преданности  идеалам  сионизма  Гистадрут
рассматривал все аспекты жизни еврейского  национального очага как одинаково
важные. У  Гистадрута, о  каком бы проекте ни  шла речь,  всегда было  (да и
теперь  есть) два критерия:  отвечает  ли он насущным  потребностям нации  и
приемлем ли он (или необходим) с социалистической точки зрения.
     Вот   пример:   Гистадрут   принял   решение    развивать   собственные
экономические предприятия,  контроль  над  которыми  принимает на  себя  вся
трудовая  община в целом.  Уже  в  1924 году  официально  зарегистрированная
организация Хеврат ха-Овдим (что можно перевести как Всеобщая  кооперативная
ассоциация  еврейских  трудящихся  Палестины), представляющая всех и каждого
члена   Гистадрута,    стала    "владельцем"    всех    предприятий,   тогда
немногочисленных,  которые  были  у  Гистадрута  в  активе.  Одним  из  этих
предприятий был  "Солел-Боне", и когда в 1927 году распух и лопнул, никто за
пределами рабочего движения не мог себе представить, что он может когда-либо
быть  восстановлен.  Но  Гистадрут  знал,  что  существует  и  всегда  будет
существовать  потребность  в строительной компании, отвечающей  национальным
требованиям  так,  как не  смогла бы отвечать в  то  время компания  частных
предпринимателей. И через  некоторое время "Солел-Боне"  возродился. Теперь,
пережив несколько реорганизаций, в  том числе реорганизацию 1958 года (когда
он перестроился на  базе трех компаний -  строительной, заморских и портовых
работ и индустриальной  с ее филиалами), это одна из самых больших и успешно
работающих компаний на Ближнем Востоке. Когда я вспоминаю, какое напряжение,
какое  уныние  царили  в   1927  году  в   темной   иерусалимской   конторке
"Солел-Боне",  где  не  хватало  наличных  денег,  чтобы  хоть  раз  в месяц
заплатить бухгалтеру, и  сравниваю  это  с  теперешним "Солел-Боне" -  50000
мужчин и  женщин,  рабочих  и  служащих, годовой оборот 2,5 миллиарда,  -  я
готова спорить с  любым, кто скажет, что сионизм  совместим с пессимизмом, а
социализм не действенен, если он не беспощаден.
     Тем  критикам еврейского рабочего движения, которые пятьдесят лет назад
говорили, что у Гистадрута слишком романтическое и грандиозное представление
о своей роли и поэтому он  обречен на  провал, я скажу,  что "Солел-Боне" не
только  выстоял пять очень трудных  десятилетий, но и сыграл решающую роль в
строительстве  тысяч  домов, школ, больниц и дорог в Израиле, а  также в тех
израильских проектах, которые осуществлены были в  Африке, Азии и на Ближнем
Востоке.  Но  ведь  "Солел-Боне"  -  только  одно  из  созданий  Гистадрута.
Существуют  десятки  других,  в  разных  областях -  в  сельском  хозяйстве,
промышленности, народном образовании, культуре,  даже в медицине, и  все они
были  созданы  в стойком  убеждении, что  трудящиеся Израиля  выражают  себя
именно в строительстве того, что теперь является еврейским государством.
     Во всяком случае я  была в восторге  (и  мне  очень польстило), когда в
один  дождливый день  Давид Ремез, увидев, что  я с кем-то  остановилась  на
улице около тель-авивского здания Гистадрута, подошел и  спросил, не хочу ли
я вернуться на работу и не соглашусь ли стать секретарем  "Моэцет ха-поалот"
(Женского рабочего совета)  Гистадрута.  Это  был  тот  самый  Давид  Ремез,
который четыре года назад предложил нам  с Моррисом работать в иерусалимском
отделении "Солел-Боне". По дороге  обратно в  Иерусалим я  приняла  решение,
нелегкое решение. Я понимала, что если возьму эту работу, мне придется много
ездить  по  стране, и  за ее пределами, и что нам придется искать квартиру в
Тель-Авиве, что было непросто. Но  - и это было куда серьезнее и труднее - и
я  должна была признать тот  факт, что возвращение на работу  означает конец
моим  попыткам  целиком  посвятить  себя  семье.  Я  еще  не смела даже себе
признаться в окончательном поражении, но уже поняла за эти четыре  года, что
мое  замужество оказалось неудачей. И  поступить на работу с  полным рабочим
днем - означало примириться с этим обстоятельством, - а это меня путало. Но,
с другой стороны, твердила я себе,  для всех -  для Морриса, для детей,  для
меня - будет лучше, если я  буду довольна и удовлетворена. Может, я смогу со
всем справиться, все совместить:  спасти то, что осталось  от  нашего брака,
быть  хорошей матерью Менахему и Сарре и жить интересной  и целеустремленной
жизнью, к которой я так стремилась.
     Разумеется, все вышло  не  совсем так.  Ничто не выходит точно так, как
задумано.  Но, честно говоря, не могу сказать, что  я когда-либо пожалела об