мужчин, не  допускал мысли,  что "американская" девушка  сможет  или захочет
выполнять  все необходимые тяжелые работы. Они, понятное дело, считали  себя
экспертами  во  всем американском, в том  числе и  в  вопросе  о характере и
способностях  "американских"   девушек,   вроде  меня.   Особенно  возражали
некоторые из девушек - членов киббуца: они уже были в Палестине ветеранами и
немало  наслышались  от  экспертов-мужчин  об   американских  девушках.  Мне
показалось,  что я опять среди  литовцев  и должна доказать им, что не боюсь
тяжелой работы, хоть и жила в Соединенных Штатах. Я яростно  спорила: они не
имеют   права   делать   такие  прогнозы,  справедливо  было  бы  дать   нам
испытательный срок, чтобы мы им  показали, на что  способны. Помнится, лично
против меня аргументировали тем,  что в  Тель-Авиве я предпочла давать уроки
английского, чем заняться физической работой. Одно это должно было показать,
как я "избалована".
     Мы победили. Нас пригласили в  Мерхавию  на несколько дней, чтобы члены
киббуца на нас посмотрели и сделали бы свои выводы на месте. Я была уверена,
что в конце концов они позволят нам остаться - и  так оно  и произошло. Наша
тель-авивская  "коммуна"  стала  распадаться: Регина  устроилась  на  другую
работу,  Йосл тоже переехал.  В квартире оставалась только  Шейна  с детьми.
Жарким  сентябрьским  вечером  я  радостно  укладывала  вещи,  чтобы ехать в
Мерхавию,  когда  мне вдруг  пришло в  голову,  что, собственно  говоря,  мы
бросаем Шейну  одну,  в  квартире, которую  она не в состоянии  оплачивать в
одиночку, с больными детьми и без Шамая, который все  еще был за тысячи миль
отсюда. Тогда я спросила, не хочет ли она,  чтобы мы еще немного задержались
в Тель-Авиве,  но она и слышать об этом не захотела. "Одну комнату я сдам, -
сказала она  резко,  - и буду искать работу. Не беспокойся обо мне". Мне она
сказала,  что  попробует устроиться сестрой без  оплаты в Хадассу, больницу,
только что открывшуюся в Тель-Авиве, и, может  быть, ее со временем зачислят
в штат. А Шамай, она не сомневалась, скоро приедет в  Палестину.  А до  того
времени  она как-нибудь справится. Я сделала вид,  что поверила - такова  уж
человеческая  природа, -  сознавая  в глубине души, что как ни трудна  будет
наша  жизнь  в Мерхавии, она  будет легче,  чем  предстоит  одинокой Шейне в
Тель-Авиве.
     Сегодня Мерхавия - большой  шумный  поселок с районной  средней школой,
куда съезжаются дети со всех сторон Эмека. Как и в других больших  киббуцах,
здесь успешно  соединили сельское хозяйство с промышленным  производством  и
теперь в Мерхавии существует  фабрика  пластмассовых труб и своя типография.
Люди в  Мерхавии  живут хорошо, хотя и тяжело работают. Там у них красивые и
удобные   комнаты,  обширная  общая  столовая  с  кондиционером,   полностью
механизированная кухня - и  все это они получили, не принося в жертву и даже
не меняя радикально  тех принципов, на которых была основана киббуцная жизнь
в 1921 году.  Киббуцники по-прежнему  работают восемь часов  ежедневно  там,
куда  их назначает комиссия по распределению работы,  хотя теперь они обычно
имеют возможность  делать  ту  работу, которой они обучены,  которую  делают
лучше всего и которая дает им удовлетворение. По-прежнему все они поочередно
несут дежурства - в столовой, на кухне,  в охране  и т. д. - и все участвуют
решении основных вопросов, которые обсуждаются и  ставятся на голосование на
еженедельных собраниях.  Дети киббуца, как и в  1921 году, воспитываются все
вместе: едят вместе, спят в общих спальнях, вместе учатся, хотя, разумеется,
родительская комната - их дом, место сбора семьи и в некоторых киббуцах дети
даже спят в комнате рядом.
     Я лично считала и считаю,  что  киббуц - единственное место в мире, где
человека  судят,  принимают  и  дают  возможность полностью  проявить себя в
родной общине не в зависимости от того, какую работу он делает и  как он  ее
делает, но  в зависимости от его человеческой  ценности. Нельзя сказать, что
киббуцникам неведомы зависть, нечестность или лень: киббуцники  - не ангелы.
Но, насколько я знаю, только они в самом  деле разделяют поровну почти все -
проблемы,  награды,  ответственность  и  удовлетворение. И  благодаря своему
образу жизни они способствовали развитию Израиля несравненно сильнее, чем то
позволяло  их  число. Сегодня  в  Израиле 230 киббуцов, но  невозможно  себе
представить - по крайней мере, я не могу, - что собой представляла бы страна
без них. Тридцать  лет моя  дочь  Сарра является членом  киббуца  Ревивим  в
Негеве, и  каждый раз, когда я  посещаю  там ее и ее семью - а в прошлом это
бывало только когда мне  это позволяли обстоятельства, то  есть нечасто, - я
всегда вспоминаю,  с какими надеждами  и страхами мы с ее отцом давным-давно
отправлялись в Мерхавию,  рассчитывая провести там  всю  свою  жизнь  - если
только нас захотят.
     Много  лет  я надеялась когда-нибудь вернуться к киббуцной жизни, и то,
что я так этого и не сделала, - разочаровывает меня в самой  себе.  Конечно,
всегда  были  причины,  отчего  это  представлялось невозможным, особенно же
общественные  обязанности, которыми я была связана. Но и до сих пор я жалею,
что не нашла в себе сил пренебречь всеми настояниями и убеждениями, а когда,
наконец,  пришло  время,  я была уже слишком стара  для перемен. Много  есть
вещей,  в которых я не уверена,  но одно я  знаю: если бы я  осталась на всю
жизнь членом киббуца - настоящим членом, а не праздничным посетителем,  - то
это  дало бы мне во всяком случае не  меньшее внутреннее удовлетворение, чем
моя государственная деятельность.
     Киббуц, куда мы прибыли осенью 1921 года, состоял из нескольких домов и
группы  деревень,  оставшихся  от  первого  поселения.  Не было ни фруктовых
садов, ни лугов,  ни  огородов  -  ничего  не  было, кроме ветра,  камней  и
сожженных  солнцем  полей.  Весной  весь  Эмерек цветет.  Горы,  окаймляющие