| |
но, разумеется, не те. Однако же их сняли с парохода и допрашивали несколько
часов. Это происшествие нас испугало и огорчило. Когда, наконец, Рапапорты
вернулись, мы решили ехать дальше поездом. Мы попрощались с литовцами и
отправились на вокзал, чтобы ехать в Эль-Кантару. По дороге на вокзал мы
впервые увидели Ближний Восток, и с самой худшей его стороны: нищие, толпы
нищих - мужчины, женщины, дети - в грязных лохмотьях, покрытые мухами. Я тут
же вспомнила нищих, которых так боялась в Пинске, и поняла, что если
кто-нибудь из них меня тронет, я закричу, хоть я и будущий пионер. Каким-то
образом мы продрались через эту толпу и сели на поезд. Теперь мы уже так
привыкли к мелким неприятностям, что нас даже не удивила окружающая нас
невиданная грязь. Жара была невыносимая, воды было не достать - но мы зато
понимали, что наше путешествие близится к концу. В конце концов, наш поезд
все-таки вышел из Александрии, мы снова были в пути, хоть и грязные, и
усталые, но все еще способные с воодушевлением петь о нашем "Возвращении к
Сиону".
Глубокой ночью, покрытые пылью, мы добрались до Эль-Кантары и пересели
на другой поезд. Пересадка заняла несколько часов: иммиграционные чиновники,
которых мы, в конце концов, отыскали, вовсе не торопились проделать
необходимые формальности и понять не могли, отчего мы в таком дурном
настроении. Помню, как я кипятилась, препираясь с одним из них на темном
перроне - и все без толку. Но перед рассветом мы устало вскарабкались в свой
последний поезд, который, сотрясаясь и спотыкаясь, сквозь песчаную бурю,
бушевавшую на Синайском полуострове, все-таки привез нас в Палестину. И
когда с Шейниным ребенком на коленях я сидела на жесткой вагонной скамейке,
я впервые с тех пор, что мы выехали из Милуоки, усомнилась: доберемся ли мы
когда-нибудь до Яффы?
¶НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ§
Хотя в то жгучее июльское утро, когда я впервые его увидела сквозь
грязное окно кантарского поезда, Тель-Авив и показался мне большой и не
слишком красивой деревней, он уже был на пути к тому, чтобы стать самым юным
городом мира и гордостью ишува. Не знаю, чего я ожидала, - но во всяком
случае не того, что увидела.
В сущности, я, да и мы все, знали к тому времени о Тель-Авиве только
то, что он был основан в 1909 году шестьюдесятью оптимистически настроенными
еврейскими семьями. Кое-кто из них даже осмеливался предсказывать, что
когда-нибудь в их дачном предместье, построенном, на окраине арабского Яффо,
будет 25 тысяч жителей. Но никому из них и не снилось, что всего через
пятьдесят лет Тель-Авив станет большим городом, в котором еле будет хватать
жилья для более чем четырехсоттысячного населения, а в 1948 году станет
первой, временной столицей еврейского государства.
Во время войны турки выслали из Тель-Авива все его население. Но к тому
времени, как мы приехали, там опять уже жило 15000 человек и начался
настоящий строительный бум. Некоторые части города, как я впоследствии для
себя открыла, были и в самом деле очень красивы: ряды чистеньких домиков -
каждый с собственным садом - выстроились на мощеных улицах, обсаженных
деревьями - казуарией и перечными, а вдоль улицы тянулись караваны ослов и
верблюдов, груженных мешками с песком, который брали с морского берега для
строительства.
Но иные районы казались - и были - построенными без всякого плана,
незаконченными и ужасающе запущенными. После майских беспорядков 1921 года
Тель-Авив запрудили еврейские беженцы из Яффо, и когда мы приехали - это
случилось всего через несколько недель, - несколько сот беженцев все еще
жили в жалких хибарах и даже в палатках.
Население Тель-Авива в 1921 году частью состояло из тех, кто прибыл в
Палестину с третьей волной сионистской иммиграции, в основном из Литвы,
Польши и России; они известны под именем "Третья Алия". Другую часть
составляли "старики", которые находились тут с самого начала. И хотя
некоторые из новых иммигрантов стали себя называть "капиталистами" - то были
купцы и торговцы, открывшие маленькие фабрики и лавки, - подавляющее
большинство состояло из рабочих. За год перед тем была создана Всеобщая
федерация еврейских трудящихся (Гистадрут) и через двенадцать месяцев она
уже насчитывала более 4000 членов.
Тель-Авив, хотя ему было всего двенадцать лет, быстро двигался к
самоуправлению. Как раз в это время британские власти дали разрешение
Тель-Авиву собирать налоги за дома и фабрики, а также иметь собственную
систему водоснабжения. Тюрьмы, правда, он еще не имел - много лет прошло,
когда появилась тюрьма, но зато у него была собственная, чисто еврейская
полиция в качестве двадцати пяти человек, которой все чрезвычайно гордились.
Главная улица (названная именем Теодора Герцля) была с одного конца украшена
Герцлийской гимназией - первым и импозантнейшим зданием города. Было еще
несколько улиц, и маленький "деловой центр", и водокачка, у подножия которой
собиралась тогда молодежь. Городской транспорт представляли собой миленькие
автобусы и повозки, запряженные лошадьми, а мэр Тель-Авива Меир Дизенгоф
ездил по городу верхом на великолепной белой лошади.
И 21-м году культурная жизнь уже била в Тель-Авиве ключом; множество
писателей селились в городе, и среди них был и великий еврейский философ и
писатель Ахад-ха-Ам и поэт Хаим Нахман Бялик. Уже функционировала состоявшая
из рабочих театральная группа "Огель" ("Палатка") и несколько кафе, где
|
|
