|
Поалей Цион; они принесли гостинцы и сказали несколько речей, в которых
приветствовали нас, своих героических товарищей. Трое из нашей группы,
вначале насчитывавшей двадцать два человека, оказались однако, хотя их и
можно понять, не такими уж героями: пожилая пара и молоденькая новобрачная в
Бостоне сошли с корабля. Шейна получила от Шамая отчаянную телеграмму: он
умолял ее высадиться тоже. Стоит ли говорить, что она и не подумала это
сделать?
Ну вот, наконец, мы снова отчалили. Плаванье через океан превратилось в
кошмар. Мятеж не кончился - он только притих; ежедневно обрывалась подача
энергии, ежедневно мы получали соленую воду для питья и отвратительную пищу.
У Понта-Делгада, на Азорских островах, выяснилось: пароход в таком плохом
состоянии, что требуется еще неделя на ремонтные работы. Четыре члена
команды сошли на берег, похваляясь, что потопят "Покаонтас" прежде, чем он
дотянет до Неаполя; когда об этом узнал капитан, он заковал их в кандалы.
Мы же старались использовать эту неделю для отдыха, что было нелегко. Я
гуляла по прелестному портовому городу, наслаждалась мягкой погодой и
восхищалась непривычными видами. Во время этой нашей вынужденной стоянки
произошла забавная вещь: мы открыли крошечную (человек в тридцать)
сефардскую еврейскую общину, чрезвычайно строго придерживавшуюся еврейских
обычаев. Их раввин за несколько лет перед тем умер, и община, как когда-то
мой дед, так боялась нарушить законы кашрут, что предпочла навсегда
отказаться от мяса. Когда мы отплыли от Азорских островов, мы уже месяц
находились в пути и с ужасом предвкушали предстоящее плавание. Полумятеж
продолжался; пароходный холодильник разбили вдребезги, благодаря чему нам
приходилось довольствоваться три раза в день рисом и соленым чаем. Но
скучного однообразия не было: одна трагедия сменяла другую. Сначала умер
пассажир, и поскольку на "пароходе" не работали холодильные установки, тело
его просто было брошено за борт; затем брат капитана, тоже плывший с нами,
впал в буйное сумасшествие и его пришлось заковать и запереть в каюте;
наконец, перед самым прибытием в Неаполь, капитан, законно впавший в
депрессию, покончил с собой, хотя кое-кто говорил, что его убили.
О положении дел на "Покаонтасе" стало известно на суше, и среди наших
друзей в Нью-Йорке и Бостоне распространился слух, что мы все пошли ко дну
вместе с кораблем. Но из Неаполя мы уже смогли написать домой, что мы более
или менее в порядке. Мы провели там пять дней, улаживая неизбежные
затруднения с паспортами, покупая керосиновые лампы и еду, а также отыскивая
свой бесследно исчезнувший багаж. Наконец, мы сели в поезд, шедший в
Бриндизи.
Там мы встретились с группой Поалей Цион из Литвы, которые уже дважды
добирались до Палестины, но каждый раз их отправляли обратно. Теперь они
собирались в третий раз попытаться проникнуть в страну. Мы никогда прежде не
встречали настоящих "халуцим" нашего возраста, и они произвели на нас
сильное впечатление. Мне они напоминали людей типа Бен-Цви и Бен-Гуриона,
хотя были гораздо моложе. Какими опытными и твердыми они были по сравнению с
нами, какими уверенными в себе казались! В Европе они работали на учебных
фермах, основанных сионистами: было ясно, что они не без основания считают
себя гораздо выше нас. Они, не скрывая, считали нас "мягкотелыми",
избалованными иммигрантами-буржуйчиками из Соединенных Штатов, которые через
пару недель из Палестины удерут. И хотя нам предстояло плыть на одном
корабле, они, собиравшиеся ехать как палубные пассажиры, не желали иметь с
нами ничего общего. Я не могла оторвать от них глаз: именно такими, как они,
я хотела, я мечтала быть - суровой, решительной, беззаветно преданной делу.
Я безгранично восхищалась ими, я им завидовала, я хотела, чтобы они признали
нас товарищами, - но они продолжали смотреть на нас сверху вниз.
Наше впечатление от них описал Йосл в письме Шамаю. "Настоящие
Геркулесы, - писал он, - которые собираются построить справедливую страну
собственным горбом. Не только страну, но и язык... Великолепный человеческий
материал, любой народ гордился бы им".
Когда мы взошли на пароход, который должен был доставить нас в
Александрию, я предложила своим отказаться от "роскошных" кают и устроиться
на палубе вместе с молодыми литовцами. Это не показалось им особенно
соблазнительным, тем более что палубные пассажиры не имели права на горячую
пищу, а мы уже давно мечтали о приличной еде. Но я настаивала: наш долг, как
будущих пионеров, - не откладывать в долгий ящик, разделить образ жизни
наших товарищей-сионистов; уже здесь, на пароходе мы должны своим поведением
доказать свою искренность и готовность переносить трудности. "Давайте
организуем палубную кухню", - предложила я и добавила, что, вероятно, можно
договориться и о ночлеге под крышей для детей. Несмотря на их сопротивление,
мне удалось убедить своих друзей, и литовцы чуть-чуть оттаяли. С помощью
нескольких долларов нам удалось получить разрешение старшего официанта,
чтобы дети ели в столовой, - и мы даже нашли пустые каюты, где они могли
спать (все, кроме Шейниной дочери, которую мне удалось, с помощью главного
стюарда, устроить на ночлег на кушетке в салоне; правда, ей надо было
освобождать кушетку в пять утра). И на палубе преграды между нашей группой и
литовцами рухнули, наконец. Мы рассказали им о жизни в Америке, на небе
появились звезды, мы стали петь песни на иврите и на идиш, а потом все
вместе танцевали хору.
Но неудачи по-прежнему нас преследовали. В Александрии на борт
поднялись египетские полицейские; они искали супругов Рапапорт, которых
называли "презренными коммунистами". В нашей группе были супруги Рапапорт,
|
|