ли  сформировать правительство  в  этой ситуации,  и  даже -  стоит  ли  мне
пытаться это сделать. Не говоря уже о внешних  проблемах, трудности возникли
и внутри партии. В начале марта  я почувствовала, что у меня больше  нет сил
продолжать, и уведомила партию, что с меня хватит. И  тут  ко мне потянулись
делегации -  уговаривать, чтобы я переменила решение. Похоже было, что война
разразится снова, потому что с  Сирией все еще не было разъединения  войск и
сирийцы постоянно нарушали договор о прекращении огня. И снова мне твердили,
что Маарах рассыплется, если я не останусь.
     Порой мне казалось, что  все, случившееся после  6 октября, случилось в
один  нескончаемый  день,  и мне  хотелось, чтобы этот день закончился. Меня
очень  угнетало,  что  в  ядре  партии нет солидарности.  Люди, которые были
министрами в моем  правительстве, коллеги, с которыми я проработала в тесном
контакте все  годы  моего  премьерства,  которые вместе  со  мной определяли
политику  кабинета,  теперь,   видимо,   не   хотели   противостоять  потоку
несправедливой  критики  и  даже клеветы,  обрушившемуся  на  меня,  Даяна и
Галили, на  том  основании,  что мы якобы принимали втроем, не  советуясь  с
остальными,  важные  решения,  которые  привели  к  войне. Меня возмущали  и
безответственные разговоры о моем так называемом  "кухонном кабинете", якобы
подменившем  правительство,  до  известной  степени,  как выносящий  решения
орган.  Это  было   совершенно  необоснованное   обвинение.  Естественно,  я
спрашивала совета у людей, чье мнение я  ценила. Однако никогда и никак  эти
неофициальные консультации не подменяли правительственных решений.
     И   все-таки   весь  март  я   боролась   за  то,  чтобы   сформировать
правительство, хотя с каждым днем это  становилось  труднее, тем  более, что
все громче  стали  раздаваться требования создать  правительство из коалиции
всех партий, чего  ни я,  ни  большинство  партии  не принимало. Время  было
неподходящее для политических  экспериментов,  и я  никогда не  верила,  что
оппозиция  сумеет  проявить  рассудительность,  здравый  смысл  и  гибкость,
необходимые   для   того,   чтобы   Израиль  добился,   наконец,   какого-то
взаимопонимания  со   своими  соседями.   Я  не  хотела  отягощать   кабинет
"отказчиками",  которые не  захотят, когда  придет время, пойти  ни на какой
территориальный  компромисс, особенно  если  речь пойдет  о  Западном береге
Иордана. Я знала, что по историческим причинам народ  относится по-разному к
возможности  территориальных  уступок  в  Синае, например,  - и на  Западном
берегу, но мне думалось, что большинство израильтян согласится и на разумный
компромисс  на  Западном берегу.  Как бы то ни было,  я считала  необходимым
включить в правительственную декларацию параграф о том,  что хотя  кабинет и
уполномочен  вести  переговоры и  решать  вопрос  территориальных  уступок с
Иорданией, окончательное решение в форме новых  выборов будет  предоставлено
народу.
     Тут Даян вышел в отставку, и хотя я уговаривала его вернуться, буря, не
утихавшая  вокруг его имени внутри партии,  уже грозила  настоящим расколом.
Трудно было примирить требования партийцев,  чтобы Даян ушел из министерства
обороны,  но  вместе  с тем не позволил фракции Рафи, которую он возглавлял,
выйти из Маараха. Возникли  и новые проблемы. Религиозный блок, много недель
подряд  нажимавший на  нас,  чтобы  мы создали  правительство  национального
единства, внезапно,  в результате собственных  партийных затруднений, решил,
что в  более узкую  коалицию он  не войдет и не будет  нашим партнером ни  в
каком  кабинете.   Это  означало,  что  правительство  будет  правительством
меньшинства, что  не слишком меня  беспокоило,  поскольку я  была уверена  в
поддержке малых партий в Кнессете, не входящих в коалицию.
     Главной опасностью,  на мой взгляд, оставался возможный распад Маараха.
Мне  удалось  сформировать кабинет с  Даяном  - министром обороны, но против
него  по-прежнему  бушевала  буря.  Теперь  критики взяли на  прицел  доклад
комиссии Аграната,  который, как я уже говорила, снимал с  Даяна обвинение в
прямой  ответственности  за  ошибочные  оценки  военными властями  положения
накануне Войны Судного дня. Однако доклад  не говорил ничего о парламентской
или министерской  ответственности,  а именно  по  этому поводу  общественное
мнение  - как извне, так  и внутри партии - бушевало особенно сильно. Многие
считали,  что с  начальником штаба обошлись  несправедливо  и что  Даян  как
министр обороны виноват в случившемся никак не  меньше, чем  Дадо. (Не желая
никоим образом  комментировать доклад комиссии  Аграната,  я  все-таки  хочу
сказать здесь, что самую войну Дадо провел блистательно и безупречно.)  Люди
были страшно недовольны тем, как комиссия отнеслась к Даяну, и  чувства были
накалены донельзя.
     Чем больше я разговаривала с коллегами о конфликте в партии, чем больше
я сама его  анализировала, тем больше убеждалась, что  я уже  не в состоянии
продолжать.  Я дошла  до  такого предела,  где  без  поддержки  всей  партии
(большинство все время было на моей стороне) я уже не могла ее  возглавлять.
И, наконец,  я сказала себе:  "Это  все.  Уйду в  отставку и пусть  коалицию
стараются сколотить другие. Есть и для меня предел, и теперь я его достигла"
     В  эти  недели  бесконечных  разговоров, споров, огорчений  я  получала
трогательнейшие письма с выражением  сочувствия  и поддержки  от  совершенно
незнакомых израильтян, по-видимому, понимавших, что я переживаю. Письма были
от  раненых  солдат из госпиталей, от родителей  погибших...  "Будь здорова.
Будь сильна. Все будет в порядке", - писали они мне.  Я не хотела обманывать
их  ожидания, но  10  апреля  сказала  партийному  руководству, что  с  меня
довольно.
     - Пять лет - это  достаточно, - сказала я.  - У  меня уже нет сил нести
это  бремя.   Я   не  принадлежу   ни   к  одной  внутрипартийной   фракции.