годов еще  оставлял  желать  лучшего,  выражаясь  осторожно.  Да,  мы  могли
поздравлять друг друга с тем, что с 1949  по 1969 год мы построили более 400
000  общественных  зданий и что  в любом,  даже самом  глухом уголке страны,
теперь имеется школа, детский сад,  а часто - и ясли. Но сколь законно мы бы
ни  гордились  нашими  свершениями,  оставались  и  другие,  менее  приятные
факторы. В Израиле  были и богатство, и бедность. Ни то,  ни другое  не было
чересчур велико, но и то, и другое существовало.
     Были и есть еще израильтяне, живущие вдесятером в двухкомнатном домике,
их дети бросают школу (хотя  они были бы, вероятно, полностью освобождены от
оплаты  за   обучение  в  средней   школе),  становятся   преступниками   (в
значительной степени  из-за своего происхождения) и, считая, что им угрожает
опасность   превратиться  навсегда  в   непривилегированных   второстепенных
граждан, смотрят  на  новых иммигрантов  как  на  людей,  из-за  которых  их
положение станет еще хуже. Есть и  другие  израильтяне, хоть их  и  немного,
которые живут  в сравнительной роскоши,  ездят в больших машинах, устраивают
большие  приемы,  одеваются по  последнему слову  моды и вообще усвоили себе
заграничный  стиль  жизни,   который  не  имеет  никакого  отношения  ни   к
экономическим  возможностям страны, ни к условиям нашей национальной  жизни.
Между этими двумя группами находятся массы квалифицированных рабочих и белых
воротничков,  с  трудом сводящих  концы с  концами,  не  имеющих возможности
сохранить  свой,  отнюдь не высокий, жизненный  уровень на одну  зарплату, в
течение  десятилетий  доказывавших  свою   способность   к   самодисциплине,
самопожертвованию  и патриотизму, и тем  не менее, как я считала, отвечавших
за наш бич - забастовки, и виновных в том, что каждый раз,  когда повышалась
зарплата  низкооплачиваемым,  они требовали, чтобы  она  повышалась  на всех
уровнях.
     С ними-то я,  хотя не  слишком успешно,  и стала  обсуждать сложившееся
положение. Что-то  происходило с  профсоюзными  массами, основой Гистадрута;
что-то происходило со здравым смыслом израильских рабочих, и я не могла и не
хотела об этом молчать. Никто сильнее  меня не верил, что профсоюз не только
может, но  и обязан защищать  права рабочих и  призывать к  забастовке, если
переговоры затягиваются или  соглашение не  может быть достигнуто. Но  когда
соглашение подписано,  то его надо выполнять, а  не  предъявлять  немедленно
новые  требования,  и  тем,  кто не  находится  в  самом  низу  национальной
экономической  лестницы, нужно понимать,  что повышение  зарплаты  в  первую
очередь  должны получать наиболее нуждающиеся. Принцип дифференциации  вовсе
не должен быть для нас священным. Я боролась  против него в Гистадруте много
лет назад  и готова  была  начать  эту  борьбу  и теперь. Всему должен  быть
предел.  Да  израильским  врачам,  медсестрам и учителям приходится  нелегко
экономически,   но    все-таки    они   могут    продержаться,   тогда   как
низкооплачиваемые при постоянном росте инфляции и дороговизны без  повышения
зарплаты не выживут. Что может быть проще этого рассуждения ?
     Особенно  несочувственно  я  относилась к  забастовкам  жизненно важных
служб  в стране,  находящейся в состоянии войны. Вряд ли я должна объяснять,
как нелегко было мне решиться запретить забастовку больничного персонала. Но
не было другого способа избежать возможных в  случае забастовки смертей, и я
стиснула зубы и издала приказ о запрещении.
     - Правительство не  может  сделать все сразу, - повторяла я народу. - У
него  нет  волшебной  палочки,  при   помощи  которой  можно  выполнить  все
требования:  уничтожить бедность, но не вводить налогообложения,  выигрывать
войны,  продолжать  абсорбцию  иммигрантов,  развивать  экономику  и  давать
каждому, что ему полагается.  Никакое правительство не может сделать все это
одновременно.
     Но дело было не только  в деньгах. Социальное равенство достигается  не
просто  с  помощью материальных ресурсов. Чтобы  уничтожить  бедность  и  ее
последствия, нужно, чтобы усилие было сделано с обеих  сторон,  и тут я тоже
высказывалась без обиняков.
     -  Прежде  всего  те  из  нас,  кто  беден,  не  должны  позволить себе
превратиться  в  объект  забот  для  других.   Они   тоже  должны  проявлять
активность.   А  более  устроенные  и  обеспеченные  слои  населения  должны
включиться  в  добровольное  движение, имеющее  целью социальную интеграцию.
Разрыв между теми, кто получил образование и квалификацию, и теми, кто их не
получил, во всяком случае не  менее трагичен,  чем  разрыв между  теми,  кто
может и кто не может экономически справиться.
     Кое-что  было  достигнуто,  но  далеко  не  достаточно. Я  сформировала
комиссию  при  премьер-министре,  занимающуюся  проблемами   молодежи.  Туда
входили     выдающиеся    педагоги,    психологи,     врачи,    полицейские,
инспекторы-наблюдатели  за  поведением  условно  осужденных  и  т.д. Все они
работали бесплатно. Хоть им и понадобилось два года, а не несколько месяцев,
как  я  надеялась,  чтобы  выработать  рекомендации,  но мы  воспользовались
некоторыми  рекомендациями до  того,  как  они  были опубликованы. Когда нам
приходилось  поднимать цены на основные продукты питания, мы снимали налог с
низкооплачиваемых; мы строили, сколько могли, дома  для низкооплачиваемых, а
я вела свою собственную войну, не имевшую конца, за строительство домов, где
бы   квартиры  сдавались  внаем;   строительство,  которое  можно   было  бы
субсидировать в случае надобности. Все это приходилось  делать  или во время
военных действий, или в разгар  терроризма, и  денег  всегда не хватало даже
для  самых неотложных нужд. И этого, не говоря обо всем прочем, я никогда не
могла простить  нашим соседям. Был  бы мир - мы могли бы построить, пусть не
идеальное, но, во всяком случае, куда лучшее общество. Но где тот мир?