В  августе  1970  года осуществилось,  наконец, роджерсово  прекращение
огня. Насер сказал,  что он принимает его на три  месяца,  но  время сказало
свое слово, и в сентябре Насер умер, а президентом Египта  стал Анвар Садат.
Садат  производил  впечатление  более  благоразумного  человека,  способного
трезво  оценить   преимущества,   которые   прекращение   войны  сулит   его
собственному народу;  мало того,  были признаки, что  он не слишком ладил  с
русскими. В Иордании же король  Хуссейн, с такой радостью предложивший приют
палестинским  террористам,  внезапно  понял,  что  они   являются  для  него
серьезной  угрозой,  и в  сентябре расправился с  ними. Для  Эль-Фаттах это,
может быть, был "Черный сентябрь"; мне же стало казаться, что, чего доброго,
у  мирной  инициативы  США  и д-ра Ярринга появились некие слабые  шансы  на
успех. Арабские лидеры ничуть не изменили свои заявления по поводу Израиля и
по-прежнему требовали  полного отвода  наших войск,  но речь уже шла о  том,
чтобы  восстановить  судоходство  по  Суэцкому каналу,  отстроить египетские
города  на  его  берегах,  дабы  там началась нормальная  жизнь - и все  это
порождало в  Израиле некоторый  оптимизм. Прекращение огня вошло в  силу, мы
по-прежнему оставались  где были, арабы отказывались  встретиться  с  нами и
вступать в переговоры, и оптимизм постепенно выдохся, но не окончательно,  и
войны не было  ни в 1971-м, ни в 1972 году, и мира не было  тоже, и арабский
терроризм становился все ожесточеннее и бесчеловечнее.
     Конечно, никто в цивилизованном мире на одобрял  расстрела католических
паломников из Пуэрто-Рико в аэропорту в Лоде, где вместе с ними погиб и один
из самых выдающихся израильских ученых; или похищения и убийства израильских
спортсменов  на  Мюнхенской   олимпиаде;  или  убийства  израильских  детей,
запертых в школьном здании в  городке  Маалот.  Никто  не  одобрял,  и после
каждого  злодеяния я получала потоки официальных соболезнований  и выражений
сочувствия. Тем не менее  считалось  (и считается до сих пор), что мы должны
прийти  к  соглашению  с убийцами, как  это  сделали другие  государства,  и
позволить фанатикам-самоубийцам шантажировать нас и поставить нас на колени.
Давно уже доказано, что  уступки террористам только  порождают новый террор.
Но никто никогда не узнает, чего стоит правительству Израиля отвечать "нет!"
на  требования  террористов  и  понимать,   что,  ни  один   из  израильских
представителей, работающих за границей, не застрахован от бомбы в письме, не
говоря уже о том, что любой тихий пограничный городок Израиля может  быть (и
это бывало) превращен в  бойню при помощи нескольких  безумцев, взращенных в
ненависти  и в убеждении,  что они смогут выдавить  из  Израиля  его  умение
оставаться непоколебимым перед лицом страдания и печали.
     Но  мы научились противостоять  террору, охранять наши самолеты и наших
пассажиров,  превращать   посольства  в  маленькие  крепости,  патрулировать
школьные  дворы  и  городские   улицы.  Я  шла  за  гробом  жертв  арабского
терроризма,  я  посещала их  семьи,  и  я  испытывала чувство  гордости, что
принадлежу к нации, которая сумела вынести все эти подлые и  трусливые удары
и не  сказать:  "Хватит! С  нас  хватит.  Отдайте террористам  то,  чего они
добиваются, потому что мы больше не можем". Другие правительства подчинялись
террористам, отдавали в  их распоряжение самолеты, выпускали их из тюрьмы, а
новые  левые  и  иностранная печать называла их "партизанами" и "борцами  за
свободу".  Для  нас,  во  всяком случае, они остались  преступниками,  а  не
героями,  и хотя  каждые  похороны  были  для  меня  мукой, закладка  мин  в
супермаркеты и автобусы, убийство семи старых евреев в  мюнхенском  доме для
престарелых  и  прочие  "славные"  дела  священной  войны  не  поражали  мое
воображение.  Меня  буквально физически стошнило, когда  через  шесть недель
после  мюнхенских  убийств  1972 года  убийцы были  освобождены  с  огромной
рекламой и  отправлены в  Ливию.  Арабские государства  продолжали  снабжать
террористов оружием и деньгами,  предоставляя им базы, и начинали вопить изо
всех сил, когда, бомбя  базы  террористов  в  Сирии  и  в  Ливане, мы давали
понять, что считаем эти страны ответственными за происходящее.
     Единственным  решением  вопроса  был  мир - не  только  почетный,  но и
прочный  мир.  И единственным  способом  добиться  мира было  убедить  наших
друзей,  поскольку наши  враги не  хотят  с нами  разговаривать  - что  наша
позиция правильна и надо исследовать все возможности, которые могут привести
к переговорам.
     О целом ряде моих поездок и бесед рассказывать еще нельзя,  но об одной
из них я сегодня уже могу  написать. В начале  1972 года  помощник  министра
иностранных дел Румынии приехал в Израиль с целью  встретиться  с  людьми  в
нашем  министерстве  иностранных  дел.  Но  он  попросил,  чтобы  ему   была
предоставлена  возможность встретиться со  мной,  причем  с  глазу  на глаз:
больше никто не должен был присутствовать при нашей беседе. У нас с Румынией
были  очень  хорошие  отношения. Это  была единственная восточно-европейская
страна, не  порвавшая с  нами  дипломатических отношений после  Шестидневной
войны,  отказавшаяся принять  участие  в  гнусной  советской антиизраильской
пропагандистской  кампании  и  обличать, вместе  с  советским  блоком,  нашу
"агрессию".  У   нас  с  Румынией  были  заключены  взаимовыгодные  торговые
договоры,    мы   обменивались   выставками,    музыкантами,    театральными
коллективами,  и  из  Румынии  шла  некоторая  иммиграция.  Я  в  1970  году
встречалась  с  энергичным и  привлекательным  румынским президентом Николае
Чаушеску, он  мне  понравился и  вызвал  мое восхищение  тем, что не уступил
арабскому  нажиму и  сумел сохранить  дипломатические связи и  с нами,  и  с
арабскими государствами. Я знала, что Чаушеску очень хотел бы способствовать
заключению мира на  Ближнем Востоке,  и потому не  слишком  удивилась, когда
заместитель министра иностранных дел,  оставшись  с глазу на  глаз со  мной,