внимательно прислушивался к рассказам  Луначарского  о  литературных  делах.
Надо сказать,  что  к  Анатолию  Васильевичу  Горький  относился  с  большой
теплотой и уважением.
   В их разговоре я не участвовал, пока  ко  мне  не  обратился  с  вопросом
Горький: "Вы, кажется, недавно с Кавказа? Что там происходит в  литературной
жизни?"
   Откровенно говоря, я смутился, так как ничего не мог  ему  ответить:  мне
тогда не приходилось близко сталкиваться с литераторами. Выручил Лев Шаумян,
рассказав о Василии Каменском, Сергее Городецком, Рюрике Ивневе, с  которыми
он встречался в Тифлисе. Шаумян говорил, что эти  поэты  часто  выступают  с
лекциями, читают свои стихи, в общем, ведут себя очень достойно и,  судя  по
всему, настроены вполне просоветски.
   Тут  Екатерина  Сергеевна  пригласила  всех  к  столу,  на  котором  была
расставлена самая  разномастная  посуда:  тарелки,  кружки,  чашки,  стаканы
разных цветов и размеров - словом, все, что  только  удалось  ей  собрать  у
соседей.
   Вечер прошел очень оживленно и интересно. В течение  нескольких  часов  я
внимательно слушал и  присматривался  к  Горькому  и  Луначарскому,  впервые
встретившись с ними, да еще  в  такой  непринужденной  обстановке.  Оба  они
произвели на меня огромное впечатление, правда, каждый  по-своему.  Поразили
прежде всего и своей эрудицией, и  каким-то  особым  обаянием.  Таких  людей
нельзя было не полюбить.
   Последние  годы  Анатолий  Васильевич  часто  и  тяжело  болел:  у   него
обнаружилось серьезное заболевание сердца и глаз.
   В августе 1933  г.,  когда  ему  стало  лучше,  он  был  назначен  первым
полномочным представителем СССР в Испании. Но по дороге в Мадрид  неожиданно
обострилась болезнь  сердца,  и  Луначарский  был  вынужден  задержаться  во
Франции. А в декабре 1933 г. с юга Франции, из города Ментоны, к нам  пришла
печальная весть, что Анатолий Васильевич Луначарский скончался.
   Нельзя без  волнения  читать  переписку  Анатолия  Васильевича  со  своим
единственным   сыном   (тоже,   кстати,   Анатолием),    опубликованную    в
"Комсомольской правде". Это на редкость задушевные  письма  самого  близкого
друга, любящего  и  нежного  отца,  умного  и  проникновенного  воспитателя,
педагога.
   Сын с честью пронес по жизни  эстафету,  принятую  из  рук  отца.  Будучи
человеком широко образованным, совсем еще молодым, он  успел  проявить  себя
талантливым литератором. С  началом  Великой  Отечественной  войны,  молодой
писатель  комсомолец  Анатолий  Луначарский  добровольцем  ушел  на   фронт.
Участник обороны Севастополя, он потом неоднократно находился  в  опаснейших
военных операциях под Новороссийском. За боевые заслуги военное командование
наградило Анатолия Луначарского медалью "За оборону Севастополя"  и  орденом
Отечественной войны II степени.
   Однако своевременно получить эти награды Анатолий  Луначарский  не  смог:
долгое время он считался пропавшим без  вести,  и  только  спустя  некоторое
время удалось установить, что он погиб смертью храбрых в  сентябре  1943  г.
при высадке десанта морской пехоты в районе Новороссийска.
   Обо всем этом я узнал в 1965 г., когда в  дни  всенародного  празднования
двадцатилетия  Дня  Победы  над  фашизмом  мне  пришлось  как   Председателю
Президиума  Верховного  Совета  СССР  в  торжественной  обстановке   вручать
правительственные награды А.А.Луначарского его семье - вдове Елене  Ефимовне
и дочери Анне Анатольевне Луначарским.
   На  IX  Всероссийской  партийной  конференции  я  впервые  встретился   с
Молотовым. Незадолго до этого его отозвали из Нижнего Новгорода, где он  был
председателем губисполкома, и перевели в Донбасс, там его избрали секретарем
губкома.
   Мы познакомились. Я сказал,  что  направлен  в  Нижегородский  губком,  и
попросил рассказать об обстановке в Нижнем.
   Там  крупная  партийная  организация,  рассказывал  Молотов,  в  основном
состоящая из рабочих. Почти все члены губкома - дореволюционные  коммунисты,
тоже из рабочих.  Но  обстановка  сложная,  резко  проявляются  местнические
настроения:  работников  из  других  губерний  принимать  не  желают.  Среди
партийцев немало случаев морального  разложения,  злоупотребления  спиртными
напитками, несмотря на "сухой закон" (тогда  в  стране  были  еще  полностью
запрещены производство и продажа спиртных напитков).  В  заключение  Молотов
сказал, что работать в Нижнем мне будет трудно.
   То, что он рассказал, показалось мне тогда чем-то противоестественным.  В
моем сознании как-то не укладывалось,  чтобы  в  организации,  состоящей  из
рабочих, среди коммунистов могла сложиться  столь  безрадостная  обстановка.
Но, конечно, возражать я не стал, решил сам во всем разобраться на месте.

   Приехал я в Нижний Новгород в самом начале октября 1920 г.  Поезд  пришел
днем. Телеграммы я никому не давал, и встречать меня было некому.  Подхватив
чемодан, в котором лежало все мое немудреное "хозяйство",  сунув  под  мышку
подушку, завернутую в байковое одеяло, я  вышел  на  привокзальную  площадь.
Вокруг озабоченные, куда-то спешащие люди.  Транспорта  никакого  не  видно.
Спрашиваю, где находится губком. Говорят - в кремле.  Указали  дорогу,  и  я
направился по мощенной булыжником улице - навстречу своей новой жизни.
   Шел мимо неприглядных, приземистых, теснившихся друг к другу домов. На их
фоне ярким пятном выделялось бывшее здание ярмарки на берегу Оки. На  другой
стороне реки сверкали купола церквей. У  причалов  стояли  пароходы,  баржи.