|
последствий сталинского режима в обществе и лояльность к Н.С.Хрущеву до
самого конца его политической карьеры.
Впрочем, Брежнев и Черненко не особо скрывали свои личные обиды на отца.
Микоян открыто назвал Черненко нечестным человеком, предложил ему уволиться
из аппарата Верховного Совета и "добровольно положить партбилет на стол".
Тот спешно "уволился" с канцелярской работы в ВС под защиту Брежнева на
должность зав. общим отделом ЦК, что позже проложило ему путь в Генеральные
секретари ЦК КПСС. Брежнев же не мог простить Микояну, что в 1964 г. Хрущев,
задумав повысить роль Верховного Совета как подлинного парламента и
реорганизовать с этой целью его Президиум, сказал при всех, показывая
пальцем в сторону Брежнева, тогдашнего Председателя Президиума, даже не
глядя на него: "Но этот с такой задачей не справится! Или я, или ты,
Анастас. Я кроме Секретариата ЦК еще и в Совмине председательствую. Придется
тебе, Анастас". Конечно, форма обидная, но не от Микояна же это исходило.
Брежневу же нравилась должность в ее традиционной конструкции, когда можно
было не работать, а лишь по два-три часа - и то не каждый день - вручать
ордена и принимать иностранных послов (а в свободное время заниматься охотой
и иными увеселениями). Но именно лишившись этой должности, Брежнев по иронии
судьбы стал вторым лицом в Секретариате партии, а потом и Генеральным
секретарем. Эта должность ему понравилась еще больше.
Даже личная порядочность отца по отношению к Хрущеву в момент его
отставки и государственный подход к вопросу о смене лидера, когда Микоян
предложил хотя бы на год сохранить за Хрущевым пост Председателя Совета
Министров, чтобы разом не дискредитировать того, кого только что все
восхваляли, вызвали недовольство и опасение Брежнева и его окружения. Отец
поздравил Хрущева с новым, 1965 годом. Разговор подслушали, записали на
пленку и тут же донесли в Кремль, где и этот факт вызвал раздражение. Их
решили поссорить, что и начали делать при помощи клеветы через своих людей в
обоих домах.
У Микояна было несколько столкновений с новым "коллективным" руководством
после отставки Хрущева. Брежнев как руководитель не вызывал у него ни
уважения, ни личных симпатий. Удручали ограниченность, безразличие к делам,
способность менять точку зрения в зависимости от того, кто зайдет к нему
последним. Именно так объяснил мне отец суд над писателями Даниэлем и
Синявским. Микоян долго говорил с Брежневым, настоял на том, что они не
будут преданы суду. Как нередко он поступал для достижения главной цели,
предложил компромисс - в крайнем случае, ограничить дело "товарищеским
судом" в Союзе писателей СССР. Брежнев согласился, но потом дал себя
переубедить зашедшему к нему позже Микояна тогдашнему "главному идеологу"
Суслову. И писатели немало времени провели в заключении.
Работать в подобных условиях становилось бессмысленным. Отец решил уйти,
сказал: "Это не та команда, где я могу работать". Брежнева это вполне
устроило.
После выхода на пенсию Микоян оставался несколько лет членом Президиума
Верховного Совета СССР, появлялся на трибунах, и неизменно его встречали
аплодисментами, более продолжительными, чем те, которых удостаивался сам
Брежнев. Кстати, эта самая продолжительность аплодисментов так же
нервировала тщеславного Леонида Ильича, как и сохранявшийся авторитет
Анастаса Ивановича. И он принимал меры. С 1973-74 гг. по указанию из Кремля
Микояна никуда больше не избирали. Даже на очередной съезд КПСС дали только
гостевой билет в ложу, подальше от публики. (Иначе, как старейшему делегату,
ему пришлось бы поручить открыть съезд - такова была установившаяся
традиция). Когда он вышел в фойе, его увидели и устроили подлинную овацию.
По выходе из Дворца съездов венгерский лидер Янош Кадар догнал его, чтобы
дружески приветствовать.
Отца раздражало словоблудие по телевизионным каналам и в газетах по
поводу "верного ученика Ленина" - Брежнева. Часто из-за этого он просил нас
выключить телевизор. В весьма резкой форме отверг совет своей секретарши
(сотрудницы КГБ) воздать публично хвалу новому вождю, упомянув в статье или
выступлении его "выдающуюся" роль, сравнить его с Лениным, используя
собственную биографию "от Ильича до Ильича", чтобы вернуть себе почет, вновь
быть избранным в ЦК и Верховный Совет, появляться в президиумах и на
трибунах. Вторжение в Чехословакию в 1968 г. принял крайне отрицательно.
Сразу же сказал: "Это - катастрофа!"
Отношение Брежнева и других к Микояну не было тайной для партийного
идеологического аппарата. Работники Института Маркса, Энгельса и Ленина
прекрасно знали, куда дует ветер. Человеку, состоявшему 45 лет в ЦК и 40 лет
в Политбюро надлежало вспоминать не то, что помнилось, а повторять то, что
опубликовано в официальной истории КПСС. Это в полной мере относится и к
"Воспоминаниям" Микояна, опубликованным в те годы. Правда, первый том был в
большей степени свободен от предвзятого редактирования. И описываемый период
не столь острый, да и авторитет Микояна в 1970 г., все еще члена Президиума
Верховного Совета, сдерживал цензоров. Второй том получился гораздо хуже:
там вмешательство редакторов-цензоров присутствовало повсеместно. Однако
отцу мешал и "внутренний редактор" - он, как автор, очень хотел увидеть
книги изданными именно в своей стране, и потому сам был вынужден пойти на
умолчания и компромиссы.
Благодаря архивным материалам и моим личным записям удалось в
значительной мере нейтрализовать последствия подобного редактирования.
Третий том, начинавшийся с периода после 1924 г., находился в работе в
|
|