В конце марта 1917  г.  на  одном  из  заседаний,  где  я  присутствовал,
обсуждалось  присланное  из  Баку  письмо  Шаумяна.  Он  сообщал  об   общей
обстановке в Баку и в конце письма просил направить  к  ним  нашего  старого
большевика Мравяна для усиления  политической  работы  среди  рабочих-армян.
Однако Мравян сказал, что ехать в Баку не может.
   После заседания я зашел к Шавердяну. "Дануш! Вы  хорошо  меня  знаете,  -
сказал я. - Как, по-вашему, смогу ли я справиться с той работой,  о  которой
пишет Шаумян?" Подумав, Дануш ответил: "Если ты действительно хочешь поехать
в Баку, это уже полдела. Обстановка там очень сложная. Но я уверен,  что  ты
справишься". Я подтвердил свое желание. "Поезжай! - тогда уже твердо  сказал
мне Шавердян. - Я даже помогу тебе: Шаумян - мой близкий друг. Я дам к  нему
рекомендательную записку. Там тебя устроят на какую-нибудь службу, чтобы  ты
мог зарабатывать на жизнь и одновременно заниматься партийной работой".
   И он тут же написал на своей визитной карточке несколько  строк  Шаумяну,
запечатал карточку в конверт и передал мне.

   Международное и внутреннее положение бакинского района  было  в  те  годы
очень сложным. Бакинская нефть  раньше,  чем  иранская,  привлекла  внимание
мирового капитала: почти 15 процентов всей мировой добычи  нефти  падало  на
Баку. К 1917 г. здесь орудовали крупнейшие иностранные  компании  -  Нобеля,
Ротшильда  и  другие,  а  также   русские,   азербайджанские   и   армянские
нефтепромышленники. Большие трудности возникали перед нашей партией в  связи
с  национальными  противоречиями,  постоянно  разжигаемыми  и   царизмом   и
шовинистами из армянской и азербайджанской буржуазии.  Это  ослабляло  фронт
борьбы рабочих против капитализма,  расшатывало  единство  рядов  бакинского
пролетариата.
   В начале Февральской революции,  после  свержения  царя,  Россия  наконец
получила политические свободы. Миллионы  людей  были  вовлечены  в  активную
политическую борьбу.  Им  не  так  легко  было  разобрать,  какая  партия  и
программа  лучше.  В  Баку  кроме  общероссийских  партий  были  и   местные
националистические партии:  "мусават",  имевшая  влияние  в  азербайджанской
части  населения;  "дашнакцутюн",  действовавшая  среди  армянских  рабочих;
"гуммет" -  азербайджанская  организация  социал-демократов,  примыкавшая  к
большевикам; "Адалет"  работавшая  среди  тружеников-нефтяников  из  Персии.
Однако  наибольшее  количество  членов  привлекли  к   себе   эсеры.   Этому
способствовала прежде всего архиреволюционность этой партии.
   В  Баку  я  приехал  в  конце  марта  1917  г.  Я  знал,  что  большевики
пользовались большим доверием и авторитетом среди бакинских  рабочих  еще  в
дореволюционную пору.  Когда  7  марта  1917  г.  (сразу  после  Февральской
революции) в Баку был образован Совет рабочих депутатов, на  первом  же  его
заседании возник вопрос о председателе  Совета.  Большевики  составляли  там
явное меньшинство, и несмотря на это, председателем  Бакинского  совета  был
избран - и притом заочно - большевик Степан Шаумян, находившийся в то  время
еще в пути из царской ссылки. Конечно,  немалую  роль  здесь  сыграл  личный
авторитет Шаумяна.
   До этого я  там  никогда  не  бывал.  Внешне  город  поразил  меня  своей
хаотичной  застройкой  и  запущенностью.  Современный  Баку  -  это  большой
индустриальный и портовый город.  Таким  величественным  и  благоустроенным,
каким этот город стал за годы Советской власти, тогда, в 1917-1918  гг.,  он
не мог грезиться нам даже в мечтах.
   Сейчас, например, очень трудно представить себе Баку с допотопной конкой,
в которую иной раз впрягались сами пассажиры, чтобы  помочь  лошади  втащить
вагон в горку, или с перезвоном колокольцев, прикрепленных к шеям верблюдов,
лениво  шествующих  небольшими  караванами  по  тогдашним  пустырям.  Трудно
сегодня представить Баку и без зелени парков и садов, без самой обыкновенной
канализации и водопровода. А именно таким  захудалым,  утопающим  в  пыли  и
мусоре городом и был Баку в годы моего первого с ним  знакомства.  Шагая  по
улицам и путаным переулкам этого старого города, я не мог даже и представить
себе тогда, что вскоре мне придется  пережить  здесь  один  из  самых  ярких
революционных периодов своей жизни.
   Прямо с вокзала я отправился на Меркурьевскую улицу (ныне улица Шаумяна),
где тогда помещался Бакинский комитет РСДРП. Там  я  представился  секретарю
комитета Котэ Цинцадзе. "Вам придется подождать, - ответил мне  Цинцадзе.  -
Обычно Шаумян днем работает в Совете и только к вечеру приходит сюда к нам".
Я сел в угол и стал ждать.
   Вскоре в комнату буквально ворвался человек средних лет,  с  портфелем  и
направился прямо к Цинцадзе. Я его сразу узнал. Это  был  Алеша  Джапаридзе,
которого я совсем недавно видел на легальном собрании большевиков в Тифлисе.
Как сейчас помню его мужественное,  волевое  лицо  с  небольшой  бородкой  и
усами.
   Он поздоровался  с  Цинцадзе  и  стал  ему  говорить:  "Понимаешь,  Котэ,
получается  очень  нескладно.  На   нефтепромысле   Манташева   подготовлено
организационное собрание рабочих-армян для вовлечения их в профсоюз. Там  на
месте это собрание организует один наш хороший партиец, лезгин  Мухтадир.  А
выступать на армянском языке некому".
   Цинцадзе задумался и минуту спустя ответил, что такого  товарища  у  него
сейчас нет. Потом взгляд его  упал  на  меня,  и  он  совершенно  неожиданно
сказал:  "Вот  приехал  товарищ  из  Тифлиса.  Может  быть,  он   подойдет?"
Джапаридзе быстро подошел ко мне, поздоровался, расспросил, кто я, откуда  и
зачем приехал, а потом сказал: "А почему же не подойдет? Подойдет!"