Наконец, после взятия Эдена {71} мне было дозволено отправиться  в
армию. Эта часть кампании отмечена  крупным  и  ожесточенным  сражением  при
Сен-Никола и пленением двух тысяч кроатов {72} близ Сен-Венана, где двадцать
пять или тридцать волонтеров-дворян, стоя на плотине, сдержали  натиск  всех
неприятельских сил и, действуя шпагами,  четыре  или  пять  раз  отбрасывали
врага за рогатки его лагеря. В конце кампании  кардиналу  Ришелье  похвалили
меня, и его неприязнь ко мне  стала  смягчаться;  больше  того,  он  пожелал
приблизить меня к себе. Маршал Ламейере предложил мне от его имени  вступить
в службу генерал-майором и посулил блестящее будущее. Но  королева  побудила
меня отклонить это столь лестное  предложение:  она  выразила  настоятельное
желание, чтобы я не принимал от Кардинала никаких милостей, которые могли бы
связать мне руки и помешать выступить против  него,  когда  она  окажется  в
состоянии открыто сразиться с ним. Этот знак  доверия  со  стороны  королевы
заставил меня с охотою отказаться от всего, что мне готова была предоставить
судьба. И поблагодарил маршала Ламейере с чувством глубокой признательности,
которой был обязан ему за его попечение обо мне, и вернулся в Вертей, так  и
не побывав при дворе. Довольно долго я прожил,  ведя  как  бы  бессмысленное
существование, и оно казалось бы мне слишком тусклым и сонным, если  бы  мое
поведение не было предуказано самой королевой, которой  я  принадлежал  всей
душой, и она не повелела  мне  продолжать  вести  себя  так  же  в  ожидании
предвидимых ею неизбежных перемен.
     Эти перемены, впрочем, можно было предвидеть только в связи с  болезнью
Кардинала; ведь его престиж в королевстве и власть над  волею  короля  росли
день ото  дня;  так,  отправляясь  в  поход  с  намерением  обложить  осадою
Перпиньян, король был на шаг от  того,  чтобы  отнять  у  королевы  детей  и
воспитать их в Венсенне, {73} и он приказал, чтобы в случае  его  кончины  в
дороге их отдали на руки Кардиналу.
     Тогда же всеобщее внимание привлекла горестная  судьба  Главного.  {74}
Сила, в которую он вошел, начала заботить кардинала Рншелье, положившего  ей
начало. Вскоре Кардинал понял,  что  допустил  большую  ошибку,  настояв  на
удалении м-ль де Отфор и м-ль де Шемро, которые не  могли  повредить  ему  у
короля, и выдвинув юношу честолюбивого, гордого своим возвышением, еще более
гордого из-за врожденного ощущения своего превосходства  и  склада  ума,  но
совершенно  неспособного  сдерживать  себя  из  признательности  за  высокое
положение, доставленное Кардиналом сто отцу  маршалу  Эффии  и  ему  самому.
Главный был великолепно сложен. Он был и большой дружбе с принцессой Марией,
{75} позднее польской королевой, одной из восхитительнейших женщин на свете.
В ту пору, когда его тщеславию должно было глубоко льстить, что он  нравится
этой принцессе, и она со своей стороны горячо желала выйти  за  него  замуж,
повторяю, в ту пору, когда и тот и другая были увлечены, казалось бы,  силою
своей  страсти,  некая  прихоть,  почти  всегда  по-своему   распоряжающаяся
верностью любящих, долгое время держал" принцессу  Марию  в  поглотившей  ее
привязанности к ***, тогда как Главный был охвачен пылкой любовью к м-ль  де
Шемро. Больше того, он убеждал ее в своем намерении жениться на ней,  и  его
письма изобилуют такими обещаниями, вызвавшими после его смерти непримиримую
вражду между нею и принцессой Марией, свидетелем чего мне довелось быть.
     Возросшее  влияние  Главного   пробудило   между   тем   надежды   всех
недовольных. С ним объединились королева и Месье; то же самое сделал  герцог
Буйонский {76} и некоторые  другие  знатные  лица.  Такой  успех  мог  легко
ослепить  молодого  человека  двадцати  двух  лет;  но  нельзя  извинить  ни
королеву, ни Месье, ни  герцога  Буйонского,  которые  настолько  сами  себя
ослепили, что позволили Главному вовлечь их в роковой  договор  с  Испанией,
{77} вызвавший такое множество толков. Каким образом вскрылось, что  он  был
заключен,  до  сих  пор  точно  не  установлено,  и   я   не   стану   здесь
останавливаться  на  всевозможных  подозрениях   относительно   несоблюдения
верности или тайны теми, кто о  нем  знал,  но  предпочту  присоединиться  к
мнению, никого не порочащему, и допустить,  что  текст  этого  договора  был
обнаружен в багаже гонца из Испании, почти  всегда  вскрываемом  по  пути  в
Париж. Г-н де Ту {78} еще не был об этом осведомлен, когда явился ко мне  от
имени королевы с сообщением о ее сближении  с  Главным  и  о  том,  что  она
обещала ему мое содействие. Г-н де Ту не поскупился на  всевозможные  посулы
от  имени  Главного,  и,  почти  не  зная  его,  я  оказался  одним  из  его
сторонников. Не стану распространяться о злосчастном конце их  замыслов:  он
хорошо известен. Гибель Главного и г-на де  Ту  не  смягчила  преследований,
обрушенных Кардиналом на всех, кто был причастен  к  заключению  договора  с
Испанией. Граф Монтрезор, обвиненный в том, что  был  обо  всем  осведомлен,
почел себя вынужденным покинуть  королевство;  он  долго  и  тщетно  пытался
изыскать средства к этому, и некоторые его друзья отказали ему в содействии,
за которым в этих обстоятельствах он к ним обратился. Мы с  ним  были  очень
близки, но, так как я уже побывал в заключении из-за того, что переправил  в
Испанию г-жу де Шеврез, было бы опасно восстановить  против  себя  Кардинала
повторением проступка такого же свойства, и особенно ради спасения человека,
признанного преступником. Я снова  оказался  перед  лицом  затруднений,  еще
больших, нежели те, из которых только что выбрался. Однако  эти  соображения
отступили пред дружбой к графу Монтрезору,  и  я  предоставил  ему  барку  с
людьми, которые "благополучно доставили его в  Англию.  Такую  же  помощь  я
готов был оказать и графу Бетюну, {79} не только замешанному, подобно  графу
Монтрезору,  в  деле  Главного,  но  имевшему  к  тому  же  несчастье   быть
обвиненным, хотя и несправедливо, в разглашении тайны договора  с  Испанией.
Он собирался последовать в Англию за  графом  Монтрезором,  и  я  ждал,  что
кардинал