| |
й тем, что не нашел ее, обратился к архиепископу Турскому и заявил,
что с того спросят за этот побег. Добряк, испугавшись угроз и огорченный
отсутствием г-жи де Шеврез, рассказал нарочному все, что ему было известно,
и указал дорогу, по которой она должна была следовать; он отрядил своих
людей в погоню за ней и написал ей все, что, по его мнению, могло убедить ее
возвратиться. Но поездка, начатая из-за ложной тревоги, была продолжена
из-за утери записи маршрута, о чем я уже упоминал выше. Ее и моя злая судьба
заставили герцогиню покинуть тот путь, на котором ее, без сомнения, можно
было бы разыскать, и она свернула к Вертею, чтобы так некстати обременить
меня обвинением в содействии ее проезду в Испанию. Это столь непостижимое
бегство, и притом тогда, когда дело королевы пришло к счастливому
завершению, возродило подозрения короля и Кардинала, ибо, не зная всех
обстоятельств, они пришли к убеждению что г-жа де Шеврез не приняла бы столь
поразительного решения, если бы сама королева не сочла его необходимым для
их общей безопасности. Королева же, со своей стороны, не могла догадаться о
причине этого поспешного бегства, и чем больше побуждали ее объяснить, что
его вызвало, тем больше она опасалась, что примирение с нею было неискренним
и что г-жой де Шеврез желали располагать лишь затем, чтобы, сняв с нее
показания, дознаться о том, о чем она умолчала в своих. Между тем отправили
президента Винье {62} для выяснения обстоятельств бегства г-жи де Шеврез. Он
выехал в Тур и, проследовав той же дорогой, которой держалась она, прибыл в
Вертей, где я тогда находился, чтобы допросить моих слуг и меня, поскольку
мне вменялось в вину, что я склонил г-жу де Шеврез к отъезду и помог ей
переправиться во враждебное королевство. Я ответил, в полном согласии с
истиной, что ни разу не видел г-жи де Шеврез, что не могу отвечать за
решение, принятое ею помимо меня, и что я не имел возможности отказать даме
столь высокого положения и из числа моих добрых друзей в людях и лошадях,
когда она обратилась ко мне с такой просьбой. Однако все мои доводы не
помешали мне получить приказание явиться в Париж, дабы дать отчет в своих
действиях. Я тотчас повиновался, чтобы единолично понести кару за свой
поступок и оградить моего отца от опасности вместе со мной подвергнуться ей,
если бы я оказал неповиновение.
Маршал Ламейере {63} и г-н де Шавиньи, которые были дружески ко мне
расположены, немного смягчили гнев Кардинала. Они сказали ему, хотя это было
неправдой, что я - молодой человек, связанный с г-жой де Шеврез узами более
прочными и более нерасторжимыми, нежели дружеские, и пробудили в нем желание
лично поговорить со мной, чтобы попытаться извлечь из меня все, что я знаю.
Я это понял. Обращаясь ко мне с отменною вежливостью, он нес же преувеличил
значительность моего проступка и последствия, могущие от него проистечь,
если я не постараюсь его загладить, признавшись во всем, что мне известно. Я
ответил ему в духе прежних моих показаний, и так как он счел меня Гюлее
невозмутимым и более сдержанным, чем обычно бывали представшие перед ним, то
разгневался и совершенно неожиданно заявил, что у меня остается
один-единственный путь - в Бастилию. На следующий день меня отвез туда
маршал Ламейере, на протяжении всего этого дела относившийся ко мне с
большой теплотой и добившийся от Кардинала слова, что я пробуду там всего
лишь неделю.
Недолгое время, проведенное мною в Бастилии, представило мне ярче,
нежели все, что мне довелось видеть ранее, ужасающую картину владычества
Кардинала. Я увидел там маршала Бассомпьера, столь хорошо известного своими
заслугами и приятными качествами; я увидел маршала Витри, {64} графа Крамая,
{65} командора Жара, {66} Фаржи, {67} Кудре-Монпансье, {68} Вотье {69} и
бесчисленное множество особ всякого звания и обоего пола, несчастных и
изнуренных длительным и жестоким заключением. Лицезрение стольких
страдальцев усилило во мне прирожденную ненависть к правлению кардинала
Ришелье. Ровно через неделю после того, как маршал Ламейере доставил меня в
Бастилию, он же прибыл извлечь меня из нее, и я вместе с ним отправился к
Кардиналу в Рюэль {70} принести ему благодарность за возвращенную мне
свободу. Я нашел его суровым и неприступным. Я не стал оправдываться в своем
поведении, и мне показалось, что это его уязвило. Что до меня, то я почитал
себя редким счастливцем и потому, что вышел из тюрьмы (к тому же в такое
время, когда никто не выходил из нее), и потому, что получил возможность
вернуться в Вертей, сохранив в тайне, что мне переданы на хранение
драгоценности г-жи де Шеврез.
Королева с такой добротой постаралась мне показать, что остро
переживает случившееся со мной из-за моей службы ей, а м-ль де Отфор явила
столько свидетельств своего уважения и своей дружбы, что я находил мои
злоключения даже слишком щедро вознагражденными. Г-жа де Шеврез, со своей
стороны, доказала, что и она питает ко мне не меньшую признательность: она
до того преувеличила сделанное мной для нее, что испанский король посетил ее
в первый раз, когда пришла весть о моем заключении, и во второй - когда
узнал о том, что я уже на свободе. Свидетельства уважения, расточаемые мне
особами, к которым я был больше всего привязан, и своеобразное одобрение
света, достаточно легко даруемое им тем впавшим в беду, чей образ действий
не заключает в себе ничего постыдного, помогли мне провести не без
приятности два-три года изгнания. Я был молод, здоровье короля и Кардинала
день ото дня ухудшалось, и я имел все основания ожидать от предстоящих
перемен только лучшего. Я был счастлив в семейном кругу; и располагал на
выбор исеми утехами сельской жизни. Соседние провинции были полны
изгнанников, и схожесть нашей участи и надежд делала наше общение особенно
отрадным
|
|
