| |
пустя она стала узницей, и ее бедствия длились до конца ее дней.
{24} Они достаточно хорошо известны, равно как и то, что в своем падении она
увлекла за собой большое число знатных особ: великий приор Вандом {25} и
маршал Орнано {26} умерли в тюрьме несколько раньше; герцог Вандом {27} все
еще пребывал в заключении; принцесса Конти {28} и герцог Гиз, {29} ее брат,
были изгнаны; маршал Бассомпьер {30} отправлен в Бастилию; маршалу Марийаку
{31} отрубили голову; его брата, {32} хранителя печати, отстранили от
должности, чтобы передать ее г-ну де Шатонефу. {33} Мятеж Месье {34} привел
на эшафот герцога Монморанси; хранителя печати де Шатонефа, которого отец
герцога, коннетабль Монморанси, {35} взрастил как своего пажа, принудили
стать судьей герцога; вскоре после этого и сам де Шатонеф был брошен в
тюрьму, тогда как г-жа де Шеврез шла сослана в Тур, {36} причем ни за тем,
ни за другою не было никакой вины, кроме близости к королеве и того, что они
вместе с ней позволяли себе колкие насмешки над Кардиналом. Герцог Бельгард,
главный шталмейстер, последовал за Месье. Мой отец подвергся, как и большая
часть двора, преследованиям со стороны Кардинала: его заподозрили в том, что
он привержен Месье, и он получил приказание удалиться в одно из
принадлежавших ему поместий, находившееся невдалеке от Блуа.
Столько пролитой крови и столько исковерканных судеб сделали правление
кардинала Ришелье ненавистным для всех. Мягкость регентства Марии Медичи
была еще памятна каждому, и все вельможи королевства, видя себя
поверженными, считали, что после былой свободы они впали в рабство. Я был
воспитан в подобных воззрениях, и то, о чем я говорил выше, меня еще больше
в них укрепило; владычество кардинала Ришелье показалось мне вопиющей
несправедливостью, и я решил для себя, что партия королевы - единственная, к
которой по долгу чести мне подобает примкнуть. Королева была несчастлива и
гонима, и любовная страсть, которую испытывал к ней Кардинал, оборачивалась
для нее нестерпимыми притеснениями. Ко мне она относилась с большой добротой
и дарила меня знаками своего уважения и доверия. Я состоял в тесной дружбе с
м-ль де Отфор, {37} очень юной и наделенной пленительной красотой; отменно
добродетельная и бесконечно преданная своим друзьям, она была очень
привязана к королеве и ненавидела Кардинала. Король, по-видимому, влюбился в
нее, едва она вышла из детского возраста, но так как эта любовь нисколько не
походила на обычную мужскую любовь, он ни разу не позволил себе покуситься
на целомудрие юной девицы. Его настойчивое внимание доставило ей в большей
мере добрую славу, чем осязательные блага, и он больше выказывал ей свою
страсть длительным и тягостным для нее ухаживанием и вспышками ревности, чем
милостями, которые ей расточал. Она с полным доверием делилась со мною всеми
своими заветными чаяньями и мыслями, хотя я был еще очень молод; она же
убедила королеву ничего не скрывать от меня. М-ль де Шемро, {38} фрейлина
королевы, была также очень молода и восхитительно хороша; при этом прелесть
ее ума влекла к ней не менее ее красоты. Она отличалась веселым, живым и
задорным нравом, но ее насмешки всегда бывали тонкими и мягкими. Королева ее
любила; м-ль де Шемро поддерживала особенно тесную дружбу с м-ль де Отфор и
со мною и тем самым содействовала укреплению еще большей близости между
нами.
Итак, было бы достаточно и гораздо менее веских оснований, чтобы
ослепить человека, еще почти ничего не успевшего повидать, и повести его по
пути, который обрек его стольким невзгодам. Мое поведение вскоре навлекло на
меня неудовольствие короля и Кардинала, и отсюда пошла длинная череда опал,
сделавших мою жизнь столь беспокойной и нередко побуждавших меня принимать в
крупных событиях участие не в пример большее, нежели то, какое обычно
отводится в них частным лицам. Но так как я не притязаю писать историю и
намерен говорить о себе лишь тогда, когда это будет иметь прямое отношение к
людям, с которыми я был связан общностью стремлений и дружбой, то и касаться
я буду только того, в чем был лично замешан, поскольку все остальное
общеизвестно.
В 1635 году последовало объявление войны королю Испании, {39} и маршалы
Шатильон {40} и Брезе {41} вступили во Фландрию во главе двадцатитысячной
армии, дабы соединиться с принцем Оранским, {42} который начальствовал над
голландцами. Он стал главнокомандующим, и эти два корпуса, вместе взятые,
насчитывали более сорока тысяч человек. Еще до этого соединения армия короля
выиграла битву при Авене {43} и разгромила испанские войска под
командованием принца Томазо. {44} Несколько молодых людей из знатных
семейств приняли участие в этом деле как волонтеры; я был в их числе. Столь
блистательная победа вызвала зависть принца Оранского и внесла разлад между
ним и маршалами Шатильоном и Брезе. Вместо того, чтобы извлечь выгоду из
такого значительного успеха и поддержать свою добрую славу, он распорядился
разграбить и сжечь Тирлемон, чтобы тем самым покрыть позором оружие короля и
запятнать его ненужной жестокостью; он осадил Лувен, не имея намерения его
захватить, и настолько ослабил французскую армию непрерывными тяготами и
нехваткой во всем, что к концу похода она оказалась неспособной
самостоятельно возвратиться тем же путем, каким прошла ранее, и была
вынуждена вернуться морем. Я вернулся вместе со всеми находившимися при ней
волонтерами, и мое пребывание среди них принесло им несчастье, ибо нас всех
прогнали из армии под предлогом, что мы слишком вольно говорили о
происходившем во время похода; но основною причиною этого было желание
короля доставить себе удовольствие, огорчив моим удалением от двора королеву
и м-ль де Отфор.
Вто
|
|
