| |
о в зависимости от своей выгоды он умел надевать на себя любую
личину. Он умел обходить притязания тех, кто домогался от него милостей,
заставляя надеяться на еще большие, и нередко по слабости жаловал им то,
чего никогда не собирался предоставить. Он не заглядывал вдаль даже в своих
самых значительных планах, и в противоположность кардиналу Ришелье, у
которого был смелый ум и робкое сердце, сердце кардинала Мазарини было более
смелым, чем ум. Он скрывал свое честолюбие и свою алчность, притворяясь
непритязательным; он заявлял, что ему ничего не нужно и что, поскольку вся
его родня осталась в Италии, ему хочется видеть во всех приверженцах
королевы своих близких родичей, и он добивается для себя как устойчивого,
так и высокого положения лишь для того, чтобы осыпать их благами.
Я видел, что доверие королевы к герцогу Бофору и епископу Бовезскому
сходит на нет. Она начала бояться крутого и надменного нрава герцога Бофора.
Он не довольствовался поддержкою герцога Вандома в его притязаниях на
губернаторство Бретань, которое тот оспаривал у маршала Ламейере; он
поддерживал также надежды, сколь бы мало они ни были обоснованы, всех
близких ему людей и даже хвалился своим всесилием в ущерб доброму имени
королевы. Она знала об этом его поведении, и оно ее раздражало; однако она
все еще щадила герцога Бофора и не решалась расстаться с ним так скоро после
того, как сама доверила ему попечение о своих детях. Кардинал Мазарини ловко
пользовался промахами своих врагов; королева, тем не менее, все еще не могла
отважиться открыто высказать свое отношение к ним.
Король прожил три недели после того, как принял соборование: столь
длительное его угасание умножило тайные происки; его смерть вскоре заставила
их выйти наружу. Она наступила 14 мая 1643 года, в тот же день недели, в
какой тридцать три года назад он взошел на престол. На следующий день
королева привезла своего сына в Париж. Два дня спустя {19} с согласия Месье
и Принца Парламент провозгласил ее регентшей, не посчитавшись с декларацией
покойного короля. Вечером того же дня она назначила кардинала Мазарини
главою Совета, и легко представить себе, как эта новость удивила и потрясла
противную ему партию. Первой заботой Кардинала было принести и жертву
королеве г-на де Шавиньи и переложить с себя на него всю вину за королевскую
декларацию, и это - несмотря на давние связи и недавнюю клятву в дружбе
навеки, которою они обменялись. Г-ну де Шавиньи было приказано сложить с
себя должность статс-секретаря и передать ее в руки г-на де Бриенна, {20}
тогда как у г-на де Бутилье {21} отняли заведование финансами. Так как я не
собираюсь дать подробное описание всего происходившего в столь бурные
времена, я удовольствуюсь сообщением только касающегося лично меня или того,
чего мне, по меньшей мере, довелось быть очевидцем.
Первая милость, после смерти короля испрошенная мною у королевы и
дарованная ею, - это возвращение ко двору графа Миоссанса {22} и прекращение
следствия по делу о поединке, на котором он убил Вилландри. Королева щедро
расточала мне знаки своих дружеских чувств и своего доверия; больше того,
она неоднократно убеждала меня, что для нее вопрос чести, чтобы я был ею
доволен, и что во всем королевстве не найти ничего достаточно ценного, чтобы
достойно вознаградить меня за мою службу.
Герцога Бофора поддерживала его мнимая влиятельность и еще больше -
общее и малообоснованное представление о его заслугах и доблести.
Большинство приближенных королевы примкнуло к нему; я поддерживал с ним
добрые отношения, но, хорошо зная его, не стремился сойтись с ним на
короткую ногу. Двор, как я указал выше, разделялся на его сторонников и
сторонников кардинала Мазарини, и ожидалось, что возвращение г-жи де Шеврез
вследствие дружбы, неизменно питаемой к ней королевою, склонит чашу весов
либо в ту, либо в другую сторону. Впрочем, и отличие от остальных я отнюдь
не считал влияние г-жи де Шеврез столь всесильным: королева в разговорах со
мной отзывалась о ней с заметною, холодностью, и я отчетливо видел, что ей
было желательно, чтобы возвращение г-жи де Шеврез во Францию задержалось.
Из-за прямого запрета, выслушанного ею от короля незадолго до его смерти,
мне стоило немалого труда убедить королеву согласиться на возвращение г-жи
де Шеврез ко двору. Королева сказала мне, что любит ее по-прежнему, но,
потеряв вкус к развлечениям, объединявшим их в юные годы, опасается
показаться ей изменившейся, а также, что знает по опыту, насколько г-жа де
Шеврез питает страсть к интригам, способным нарушить спокойствие Регентства.
Королева добавила к атому, что г-жа де Шеврез вернется, без сомнения,
раздраженной доверием, которое она оказывает кардиналу Мазарини, и с
намерением ему повредить. Я говорил с королевою, быть может, более вольно,
чем должно: я указал, какую тревогу и какое удивление вызовет в обществе и
среди ее давних приверженцев столь внезапно совершившаяся в ней перемена,
когда все увидят, что первые проявления ее власти и строгости обрушились на
г-жу де Шеврез. Я живо изобразил ее привязанность к королеве и преданность
ей, ее услуги на протяжении многих лет и длинную череду злоключений, которые
они на нее навлекли; я молил королеву подумать о том, на какое непостоянство
сочтут ее способною и какое истолкование получит это непостоянство, если она
предпочтет кардинала Мазарини г-же де Шеврез. Наш разговор был долгим и
горячим; я хорошо видел, что порою гневлю королеву, но так как у меня еще
сохранялась большая власть над ее волею, я добился желаемого. Она поручила
мне выехать навстречу г-же де Шеврез, которая возвращалась из Фландрии, и
склонить ее к поведению, соответствующему пожеланиям королевы.
К кардиналу Мазарини тогда относились еще несколько свысока, и
составилась тесная группа придворных, главным образом из числа тех, кто при
жизни п
|
|
