| |
я стали хранителями слова королевы отдавать герцогу Энгиенскому
предпочтение перед Месье и не только в знаках уважения и доверия, но и в
назначении на те должности, которыми она сможет обойти Месье, не доводя его
до открытого разрыва с нею. Герцог Энгиенский со своей стороны обещал
нераздельно связать себя с интересами королевы и только через нее домогаться
милостей, которые пожелал бы получить от двора. Немного спустя он отбыл,
чтобы принять командование фландрской армией и положить начало тем великим
деяниям, которые впоследствии так блистательно совершил.
Под конец жизни король захотел явить кое-какие свидетельства своего
милосердия, частью из благочестия, частью чтоб доказать, что ответственность
за насилия, имевшие место после удаления королевы-матери, ложится в большей
мере на кардинала Ришелье, чем на него. Он изъявил согласие на возвращение
ко двору герцога Вандома и двух его сыновей; {12} были выпущены из
заключения герцоги Эльбеф {13} и Бельгард, граф Крамай, г-н де Шатонеф,
командор де Жар, Вотье и некоторые другие. Министры со своей стороны также
захотели принять участие в даровании этой милости, рассчитывая таким путем
заслужить благосклонность стольких знатных особ и тем самым заручиться
поддержкой на случай предвидимых перемен.
Вскоре двор заполнился теми, кто пострадал при кардинале Ришелье;
большинство из них сохранило преданность королеве, каким бы превратностям
судьбы они ни подверглись, и каждый верил, что и в счастливые времена она
сохранит к ним те же чувства, какие выказала в дни своих злоключений.
Самые большие надежды возлагал на это герцог Бофор: {14} он издавна
связан был с королевою особенно прочными узами Она только что отметила его
перед всеми доказательством своего уважения, препоручив ему в тот. самый
день, когда король принял соборование, {15} дофина {16} и герцога
Анжуйского. {17} Герцог Бофор со своей стороны, чтобы закрепить свое
возвышение, умело пользовался этим отличием и другими дарованными ему
преимуществами, стараясь создать впечатление, что оно уже прочно закреплено.
Он принял участие в стольких событиях, судьба показала его со столь разных
сторон, что я не могу удержаться, чтобы не сообщить здесь о его качествах, с
которыми хорошо познакомился, поскольку был свидетелем наиболее значительных
дел его жизни, часто как его друг и часто - как враг. Герцог Бофор обладал
великолепною внешностью: он был высокого роста, ловок в телесных упражнениях
и неутомим; ему были присущи отвага и способность воодушевляться, но он
постоянно во всем хитрил и не был правдив; его ум был тяжеловесен и
неотесан; тем не менее он достаточно искусно достигал своих целей, идя
напролом; в нем было много завистливости; его доблесть была велика, но
нестойка; на людях он неизменно держался храбро, но в чрезвычайных
обстоятельствах нередко чрезмерно берегся. При столь малом наборе
привлекательных качеств никто не пользовался такой всеобщей любовью, как он
в начале Регентства и затем во время первой Парижской войны. Особенно близко
он сошелся с епископом Бовезским, {18} единственным из окружения королевы,
кого кардинал Ришелье не почел достойным удаления от нее Длительное
пребывание названного епископа при королеве обеспечило ему большое влияние
на нее и открыло пред ним возможности очернить в ее глазах почти всех, кого
она ранее уважала. Возвышению герцога Бофора он, однако, нисколько не
воспротивился, имея в виду вместе с ним свалить кардинала Мазарини, который
со все возраставшим успехом завладевал душой этой государыни. Епископ
Бовезский рассчитывал без особых усилий успеть в своем замысле: он знал, с
какой легкостью ему удавалось изменять мнение королевы о тех, кому он хотел
повредить; он видел, что она слишком открыто осуждала образ действий
кардинала Ришелье, чтобы теперь сохранять у дел человека, приставленного к
ним его волею, и что она обвиняла кардинала Мазарини в понуждении короля к
принятию декларации, о которой я говорил.
Из-за этой чрезмерной уверенности герцог Бофор и епископ Бовезский
пренебрегли при жизни короля многими предосторожностями, которые оказались
бы для них весьма полезными после его кончины, и, если бы они тогда сделали
все, что могли, в противовес Кардиналу, королева все еще оставалась бы в
нерешительности и была бы готова прислушаться ко всему, что ей можно было
внушить. Она скрывала от меня менее, чем от других, свое душевное состояние,
ибо, зная, что я не имею иных интересов, кроме ее собственных, не
сомневалась в том, что найдет во мне полное понимание. Больше того, она
хотела, чтобы я сдружился с герцогом Бофором и открыто принял его сторону
против маршала Ламейере, хотя тот был другом моего отца и моим
доброжелателем. Она также выражала желание, чтобы я виделся с кардиналом
Мазарини, чего я избегал со времени декларации; сначала она настаивала на
этом якобы для того, чтобы заставить меня сделать приятное королю и не дать
ему заметить, что запрещает своим приближенным встречаться с его первым
министром. Я не мог не подумать, что она умалчивает о более существенных
причинах своих настояний, но, быть может, она и сама тогда не разбиралась в
них с такой четкостью, чтобы говорить мне об этом.
Между тем кардинал Мазарини благодаря собственной ловкости и при
посредстве столь же ловких друзей с каждым днем все больше завоевывал
доверие королевы. Как его хорошие, так и дурные качества в достаточной мере
известны, и о них достаточно писали и при его жизни, и после смерти, чтобы
избавить меня от нужды останавливаться на них; скажу лишь о тех качествах
Кардинала, которые отметил в случаях, когда мне приходилось о чем-нибудь с
ним договариваться. Ум его был обширен, трудолюбив, остер и исполнен
коварства, характер - гибок; даже можно сказать, что у него его вовсе не
было и ч
|
|
