основе практического учения, организовать подобное океанскому прибою движение 
эксплуатируемых и угнетенных.
 В результате окончательного распада народничества, а также на почве той 
относительной индустриализации, которую Россия пережила в последние годы XIX 
века, марксизм делал довольно быстрые успехи. Ленин отдался ему целиком. Он 
предпринимает широкую и ожесточенную кампанию за учение Маркса, за организацию 
масс, против бестолкового романтизма и «объективно реакционных» иллюзий 
народничества. Один свидетель рассказывает нам о подпольной, «очень 
конспиративной вечеринке» в Москве, в 1893 году; где у всех «развязались языки».
 И вот там «молодой человек с лысиной, – очень любопытная фигура и уже крупная 
величина среди марксистов» (Ленину было тогда всего 23 года), – победоносно 
выступил против знаменитого теоретика народников – В. В. Воронцова.
 Первая программа русских социал-демократов была выработана группой 
«Освобождение труда» еще в 1884 году. В то время почти все члены этой группы 
умещались в одной лодке во время прогулок по озеру в Швейцарии. Вначале 
марксистское движение (как и народническое) было по своему составу почти 
исключительно интеллигентским. Страшный голод 1891 года побудил 
интеллигентов-инициаторов, как Плеханов и Аксельрод, искать связей в рабочем 
классе. Создалось множество кружков и обществ. Первый съезд, состоявшийся в 
Минске в 1898 году, объединил все эти группировки и избрал Центральный Комитет; 
однако большинство членов съезда было арестовано, так что провести его решения 
в жизнь не удалось.
 Внутри молодой партии уже начинали намечаться некоторые разногласия, – именно, 
по вопросу о том разделении, которое иные считали необходимым установить между 
борьбой экономической (ее объявляли делом рабочих) и борьбой политической (ее 
объявляли делом всей демократии).
 Ленин поставил себе задачей создать подлинное единство и действительно 
организовать ту социал-демократическую партию, которая в 1898 году была 
основана лишь формально. Он работал над этой задачей и добился успеха, – 
добился в разгар реакции, в период торжества всероссийского рабства народов, 
превращенных в быдло, в разгар зверского царства Романовых, царства 
раззолоченных тюремщиков, сидевших на всех ступенях иерархической лестницы и 
расточавших общественные деньги.
 Период, когда марксизм начал объединять русские и нерусские революционные 
течения и силы в царской империи, – это примерно тот самый период, на котором 
мы прервали наш биографический рассказ; как раз в 1897 году Иосиф Виссарионович 
Джугашвили руководил в тифлисской семинарии марксистским кружком, превращая, по 
словам Сандро Мирабишвили, дортуар во вторую семинарию.
 Семинария эта, как и все прочие, была подлинным очагом реакции и удушливых 
традиций. При этом ею управляли хитрые администраторы: «в 9 часов звонок к чаю, 
уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже 
за это время обыскали и перепотрошили наши вещевые ящики …».
 Но, несмотря на все это, – а может быть, и именно поэтому, – семинария была 
«рассадником идей». Независимо от воли руководителей, это учебное заведение 
давало приют росткам недовольства и протеста, – протеста как против внутренних 
порядков, так, кстати, и против многого другого. Тут формировались еретические 
кружки, – беседы проводились, разумеется, по уголкам, шепотом. Был кружок 
националистический (когда же, наконец, Грузия будет независимой!), был кружок 
народнический (долой тиранов!), был и кружок марксистов-интернационалистов. В 
этот-то кружок и вошел по непреодолимой умственной склонности Иосиф или, точнее,
 Сосо Джугашвили.
 Совершенно ясно, – говорит Енукидзе, – встает перед моими глазами молодой Сосо 
Джугашвили в Тифлисе, где я имел с ним первое деловое свидание. Это было в 1900 
году.
 Каков же он был? Ребенком он был маленький, худенький. Вид смелый и даже 
несколько дерзкий, голова задорно откинута назад. С годами он вытянулся, стал 
казаться хрупче и как бы нежнее. Очень тонкое, одухотворенное лицо, густые, 
черные, как смоль, волосы. Юношеская худощавость подчеркивала грузинский овал 
его лица и по-грузински печальные глаза. В то время, о котором рассказывает 
Енукидзе, молодой революционер представлял собою очень яркий, – ибо очень 
совершенный, – сплав интеллигента с рабочим. Невысокого роста, не слишком 
широкий в плечах. Продолговатое лицо, прозрачная молодая бородка, несколько 
тяжелые веки, тонкий и прямой нос; на густых черных волосах – немного сдвинутая 
на бок фуражка. Таков был тогда этот завоеватель масс, человек, сдвигающий с 
места вселенную.
 С тех пор черты Сталина отчеканились более резко, – особенно теперь, когда его 
все еще густые, зачесанные кверху волосы стали слегка седеть; кажется, будто в 
чертах его проступило нечто более пролетарское и даже, пожалуй, военное. Быть 
может, это отчасти зависит и от одежды. Однако нельзя сказать, чтобы он очень 
изменился. Разве что теперь резче бросаются в глаза та энергия и боевая сила, 
которые были в его лице и прежде, ибо если есть человек, никогда не менявшийся 
в своем глубочайшем существе, то человек этот – Сталин.
 Еще тридцать пять лет тому назад, когда Кецховели называл его «хорошим парнем»,
 – он был известен необычайной четкостью своих речей. Любопытно, до какой 
степени этот юноша ненавидел фразу. Он был прямым антиподом тех людей, которые 
ищут эффектов в звучности выражений и красивости жестов. «Краткость, ясность, 
точность были его отличительными чертами».
 Подвергая себя риску, он тайком изучал в тифлисской семинарии книги по 
естественным наукам и социологии; он вносил в благонамеренное заведение книжный 
яд положительного знания. Это беззаконие было обнаружено училищными властями.