Потребность в подлинном образовании оказалась несовместимой с неприкосновенными 
традициями семинарии, и юный Сосо был изгнан, как «политически неблагонадежный».


 «Он бесповоротно и навсегда пошел к рабочим».

 В 1898 году он вступил в тифлисскую организацию Российской 
социал-демократической рабочей партии. Как видим, это случилось в самый год 
основания российской секции Второго интернационала.
 И вот он вступил на свой путь. Этот путь он искал недолго. Он вышел сразу на 
прямую дорогу Интеллигент, сын ремесленника, он взялся за ремесло 
«профессионального революционера». Сначала работал в кружках тифлисских 
железнодорожников, затем среди табачников, кожевников, кустарей, сотрудников 
метеорологической станции, – словом, повсюду. Он стал работником пролетарского 
дела.
 Енукидзе, который был одним из людей, выковывавших на Кавказе революционную 
организацию, а теперь занимает в Советском Союзе большой государственный пост,
 – в те времена часто встречался с Сосо Джугашвили. Он рассказывает нам, как 
хорошо молодой революционер  «умел говорить с рабочими» . Этим даром в высокой 
степени обладал и Ленин, который был на десяток лет старше Сталина и работал 
тогда в важнейших центрах русского социалистического движения. Ленин, 
предвидевший электрификацию половины Старого света еще в то время, когда вся 
Россия была сплошным пепелищем, грудой развалин, атакуемых изнутри и извне 
контрреволюцией, – Ленин, этот провидец, умевший во всей широте и во всех 
подробностях охватывать обширнейшие планы, какие когда-либо нарождались в 
человеческом мозгу, – этот Ленин тоже отлично умел говорить с рабочими, с 
каждым рабочим в отдельности. Нахлобучив кепку на свой круглый голый череп, 
засунув руки в карманы, лукаво прищурив глаза, с видом заурядного уличного 
торговца, он бродил у заводских ворот. Он заговаривал с рабочим, болтал с ним 
по-товарищески и привязывал его к себе навеки. Смирного он превращал в бунтаря, 
бунтаря – в революционера. (А крестьяне говорили о нем: «Это – свой брат. 
Словно сейчас от сохи»). Таков был и Иосиф Виссарионович, – и уже это одно их 
сближало, выделяя из массы других.

 «Естественная простота его речи и обращения с людьми, его абсолютная 
беззаботность в отношении личных жизненных удобств, его внутренняя твердость и 
полное отсутствие суеты, его тогда уже заметная подготовленность сделали его, 
еще молодого работника, авторитетным и своим человеком среди тифлисских рабочих.
 „Наш Сосо“, – говорили о нем рабочие».

 Это гениальное умение становиться на уровень своих слушателей было одной из 
глубочайших причин того доверия, которое Сталин всегда внушал массам, его 
великой роли в революции. Но не надо смешивать: становиться на уровень 
слушателя – вовсе не значит принижаться, прибедняться или впадать в 
вульгарность. Ничуть не бывало. Орахелашвили, знавший тогдашнего Сосо, дал мне 
очень точное определение: «он не был ни схематичным, ни вульгарным». Сосо 
считал, что пропагандист это – популяризатор, говорящий то же, что говорит и 
ученейший теоретик, но только умеющий выразить это в словах, доступных 
слушателям данного культурного уровня. Как же этого добиться? – При помощи 
образов и живых примеров.
 Мы, – говорит Орахелашвили, – которые вели ту же пропагандистскую работу, что 
и Сталин, не умели обходиться при собеседованиях без некоторых трудных терминов.
 Нас преследовали не всегда понятные слушателям: тезис, антитезис, синтез и 
прочие диалектические тонкости. Все это чересчур перегружало наши беседы с 
рабочими и крестьянами. У Сталина – ничего подобного. Он брал вещи совсем с 
другой стороны, он подходил к ним не отвлеченно, а жизненно – диалектически. 
Разъясняя, например, понятие буржуазной демократии, он ясно, как день, 
показывал, почему она «хороша» в сравнении с самодержавием и почему «плоха» в 
сравнении с социализмом. И все понимали, что хотя демократическая республика – 
огромный шаг вперед от самодержавия, но в определенный момент она же может 
оказаться таким препятствием на пути к социализму; которое необходимо взорвать 
…
 Другая черта – его веселость. Но только не на работе! Смешивать одно с другим 
не следует. Однажды, – рассказывает тот же Орахелашвили, – было устроено 
собрание на квартире у одного крупного кавказского работника. (Собираться 
приходилось в семейной обстановке, потому что других возможностей не было). Во 
время заседания сынишка хозяина забрался к отцу на колени, а тот стал ласкать 
его, всячески сдерживая шалости и болтовню карапуза, который еще не 
интересовался серьезными разговорами. Тогда Сталин встал, осторожно взял 
ребенка на руки и вынес его за дверь со словами: «Ты, дружок, сегодня не в 
порядке дня».
 И никаких оскорблений противнику, – добавляет тот же свидетель. – Нам так 
трудно приходилось от безудержной грязной демагогии меньшевиков, что, 
сталкиваясь с ними перед аудиторией, мы не всегда могли удержаться, чтобы тоже 
не «всыпать» сколько можно, – и тут подчас срывались с уст аргументы ad hominem 
(личного порядка). Сталин этого не любил. Словесная грубость всегда была для 
него недопустимым оружием. Самое большее, если он, выложив все аргументы и 
концентрированной атакой приведя противника к молчанию, бросал ему, когда тот 
стоял, не находя слов, одно очень ходкое в Закавказье выражение, которое можно 
перевести примерно так: «ты ведь такой замечательный малый, – что же ты