Мария Николаевна училась и работала в канцелярии курсов. За это ее освободили 
от взносов за учение и еще платили двадцать рублей. Но денег в семье все равно 
не хватало. Цены росли как на дрожжах. Варвара возмущалась:

– Даже хлеб и картошка вдвое дороже!

На Крещатике бестолково шумели «патриотические» демонстрации: «За Россию, за 
победу!», а рабочие бастовали. Недовольных стригли в солдаты, на их место 
присылали военнопленных. На «Ауто», «Арсенале», у Гретера и Криванека, 
Фильверта и Дедины работали немцы. Киевские окраины роптали. В городе появились 
листовки. А с фронта ползли тревожные слухи: армия отступала, военные неудачи 
весной и летом 1915 года вызывали у всех какое-то нервное, взвинченное 
настроение, незнакомую резкость в разговорах, недобрую суетность в мыслях. И не 
верилось, что так недавно существовал тихий зеленый Нежин, чаепития за 
закрытыми ставнями, восторги после полета Уточкина... Другой мир...

И опять всем как-то было не до Сергея. В архиве Академии наук СССР хранится 
одна его короткая запись, выдающая в нем мальчишку наблюдательного и отчасти 
характеризующая атмосферу киевской его жизни:



«Мои мнения о тете Нюше. Плохой день тети Нюши.

Тетя Нюша встала серьезная и мрачная. Она уже не смеется так весело, как в свой 
добрый день. Она уходит на курсы. Откуда возвращается усталая и недовольная. 
Молча пообедает, идет отдыхать. Отдохнувши, она снова идет иногда на урок или 
на курсы. И возвращается мрачнее тучи! А я боюсь сказать лишнее слово.

Добрый день тети.

Я прихожу утром к тете, она меня встречает ласково и весело смеется и целует. 
Потом днем читает и за обедом разговаривает! Я с ней играю в игры и карты и 
лежу разговариваю. Иногда помогает клеить и делать всякие вещи. В общем добрый 
день лучше плохого».

С. Королев.


Он все время чем-то занят: раскрашивает картинки, клеит модельки, собирает 
марки, играет в солдатики, строит дома из кубиков. А однажды Григорий 
Михайлович принес ему сразу несколько цветных шаров...

Они познакомились уже давно, еще когда Сергей жил в Нежине. Высокий стройный 
мужчина лет тридцати с приятным, несколько удлиненным лицом, спокойными ясными 
глазами. Это и был Григорий Михайлович Баланин.

Курсисткой Мария Николаевна снимала комнату на Фундуклеевской. У хозяина был 
сын-тупица, и Григорий Михайлович натаскивал его по математике. Так Мария 
Николаевна познакомилась со своим вторым мужем.

Баланин был человек интересный. Сын объездчика в лесничестве, он окончил 
городское училище, потом учительскую семинарию, готовившую сельских учителей, 
которая, к его собственному удивлению, не убила в нем охоты учиться дальше.

Он уехал в Петербург, где ему удалось поступить в Учительский институт. 
Положенные годы отработки провел он в Финляндии и Карелии, накопил там денег и 
уехал в Германию. Из Германии Григорий Михайлович вернулся с дипломом инженера 
по электрическим машинам и блестящим знанием немецкого языка. Однако в России 
немецкий диплом считался неполноценным, и, чтобы получить звание инженера, 
Баланин поступает в третий институт – Киевский политехнический, открытый в 1898 
году. Ко времени знакомства с Марией Николаевной он числился в студентах, но 
студенческого в нем было мало: взрослый, сложившийся человек, отличный инженер, 
который, однако, не мог доказать это на деле. Лишь в 1913 году получил он 
диплом.

Но тогда, в Нежине, маленький Сережа еще не мог знать, что человек этот сыграет 
в судьбе его одну из важнейших ролей, принесет ему много добра и немало 
огорчений. Тогда было первое знакомство.

В Киеве Баланин часто бывал в доме Москаленко, потом он уехал в Петроград, 
оттуда в Борисоглебск, в Тамбовскую и Воронежскую губернии, где консультировал 
строительство первых в тех краях элеваторов. Наконец похудевший, загорелый, 
воротился в Киев и в первый же вечер пошел навестить Москаленко. Вскоре бабушка 
как-то вечерком объяснила Сереже, что мама выходит замуж за Григория 
Михайловича, что теперь он, мама и Григорий Михайлович будут жить вместе.

– А ты? – спросил Сережа.

Бабушка улыбнулась.