на лбу скрипели, – прохаживался возле аэроплана, позволяя фотографировать себя 
и снимать на «синема».

Сережа Королев пришел на площадь с дедушкой и бабушкой. Надо сказать, что 
именно бабушка была большой охотницей до всяких технических новаций, не боялась 
паровоза, а в Либаве со знакомым офицером осматривала субмарину и даже 
спускалась в чрево подводной лодки. Оживление бабушки в связи с предстоящим 
полетом не трогало пятилетнего Сережу. Сидя на плечах деда, он не понимал, о 
чем, собственно, говорят, не понимал, что такое «полет». Летали птицы, жуки, 
бабочки, но как могла летать машина?!

И вот он увидел: рыжий человек сел в плетеное кресло своей машины, механик, 
стоящий впереди, резко рванул вниз короткую, похожую на весло деревяшку, машина 
страшно затарахтела, затряслась, словно сердясь и негодуя, десятка два солдат 
держали ее за крылья и за хвост, успокаивали. – Это полет? – тихо спросил он 
деда, но тот не слышал. Желтое облако пыли потянулось к канотье и зонтикам 
обладателей рублевых билетов...

– Прогревает мотор! – крикнул кто-то громко за спиной деда.

Мотор прогревался очень долго. Засыпанная пылью толпа терпела безропотно. 
Наконец, Уточкин взмахнул рукой, аэроплан дико взревел, человек в коже и 
солдаты стали почти невидимыми в облаке пыли, так что Сережа скорее уловил, чем 
разглядел, как машина дернулась и покатилась по площади. Сначала вперевалочку, 
потом быстрее и ровнее, подпрыгнула вверх, снова мягко ударилась колесами о 
землю, снова подпрыгнула, чуть просела, но не опустилась! Над площадью пронесся 
стон восхищения: аэроплан летел! Он летел по воздуху! Страшное волнение 
охватило мальчика, сердце его колотилось: человек в машине летел уже выше 
людей! Он мог, наверное, лететь выше домов!

Это было самое фантастическое, самое невероятное зрелище за всю его маленькую 
жизнь. Именно в эти минуты пережил он тот высший восторг, граничащий с 
предельным страхом, почти ужасом, восторг, охватывающий и душу, и тело, который 
и в большой, долгой жизни не каждому суждено пережить.

Уточкин пролетел километра два и сел на поле близ скита женского монастыря. 
Толпа хлынула к месту посадки качать героя, а Сергей с дедушкой и бабушкой 
пошли домой.

Вечером, когда пили чай, только и разговоров было что о полете. Бабушка 
критиковала аэроплан за пыль и треск и вспоминала воздушный шар, что летал в 
Нежине лет двадцать назад со двора пивоварни чеха Янса и приземлился за три 
квартала на Миллионной. Ну как же, она хорошо помнит, как выпрыгивали из 
корзины аэронавты прямо на дерево в усадьбе Почеки. Вот это был полет!..

В июне 60-го, когда отобранные в отряд космонавтов летчики первый раз приехали 
к нему в КБ, Королев вдруг вспомнил рыжего Уточкина, так ясно вспомнил весь 
этот далекий, солнечный день и острый запах желтой пыли...

К осени 1914 года, уже после объявления войны, обнаружилось, что финансы 
Москаленко в большом расстройстве. Появились энергичные люди со специальными 
машинами, это уже не кустарное соление, а фабричное производство; где было 
Марии Матвеевне угнаться за этими капиталистами, не те уже силы. Торговля ее 
хирела. Решено было срочно ликвидировать все дело, продать и магазин и дом. В 
последнее время дом стал каким-то ненужным: все дети разлетелись: Маруся и Нюша 
– в Киеве на курсах, Вася уже кончил институт, тоже в Киеве. И Сережа скучает в 
Нежине... А тут еще война, спаси и сохрани...

Василий Николаевич снял в Киеве квартиру на Некрасовской, с великими трудами и 
шумными хлопотами собрались, погрузились, переехали, наконец, зажили, как 
прежде, все вместе, одной большой семьей. Да, все, как прежде, вот даже Варвара 
– верная душа – с Анютой-кухаркой тут, все, как прежде, и все – другое, совсем 
не похожее на милую нежинскую жизнь. И квартира тесна, и без хозяйства 
сиротливо, и дети не те уже, взрослые, самостоятельные, и город – чужой, 
большой, шумный. И большая, шумная, совсем незнакомая жизнь проникала сквозь 
стены новой квартиры, принося с собой неизведанные тревоги – никуда не уйти от 
них...

Уже открылись первые госпитали. Нюша работала сестрой милосердия, делала 
перевязки, дежурила по ночам. Однажды взяла с собой сестру. Мария Николаевна 
всю ночь просидела подле умирающего прапорщика. Он метался в бреду, выкрикивая 
обрывки ругательств, потом замолкал, откидывался весь мокрый на подушки, просил 
пить. Под утро удивленно улыбнулся Марии Николаевне и сказал:

– Никогда не думал, сестрица, что я такой крепкий: никак помереть не могу... 
Через час его отвезли в палату умирающих, а доктор сказал Марии Николаевне:

– Вам, я вижу, нехорошо. Не советую приходить к нам. Вы человек образованный, 
сможете приносить пользу в другом месте...