В четверг 24 сентября Королев приезжает в Феодосию. Далее – VI Всесоюзные 
планерные состязания. Они заканчиваются 23 октября. После их закрытия Королев 
плывет из Феодосии в Одессу, и только оттуда возвращается в Москву. Что он 
прежде всего делает? Получает «Пилотское свидетельство», – оно датировано 2 
ноября. Теперь главное – дипломный проект в МВТУ, ведь в декабре он должен 
защищать диплом, времени совсем мало.

Получается, что Королеву просто некогда было ехать в Калугу. А главное, – ему 
незачем было туда ехать! Ничто не указывает на то, что в 1929 году Королева 
интересует ракетная техника, – это увлечение придет позднее. И толчком будет, 
очевидно, не поездка в Калугу, а встреча с Фридрихом Цандером и Борисом 
Черановским, перспектива установить реактивный двигатель Цандера на 
«бесхвостном» планере Черановского. Это произойдет не осенью 1929-го, а осенью 
1931 года. С этого времени Королев начинает активно заниматься ракетной 
техникой, но не ракетами, а самолетами с ракетными двигателями. Именно 
ракетоплан – центр его интересов в начале 30-х годов. В августе 1933 года, 
сразу после пуска первой советской ракеты он в газетной заметке ясно говорит о 
своих планах: «От ракет опытных, ракет грузовых, к ракетным 
кораблям-ракетопланам, – таков наш путь!» Откуда же «пробиться к звездам»? Даже 
через десять лет после гипотетической поездки в Калугу Королев пишет из 
Бутырской тюрьмы Сталину: «Целью и мечтой моей жизни было создание впервые для 
СССР столь мощного оружия, как ракетные самолеты... Я... хочу продолжать работу 
над реактивными самолетами для обороны СССР».

Но, повторяю, интерес к ракетной технике начинает проявляться не в 1929-м, а в 
1931 году. Если бы он тогда поехал к Циолковскому, это было бы еще как-то 
объяснимо, а о чем мог говорить Королев с Циолковским в 29-м году? Кстати, о 
чем точно они говорили, из рассказов о встрече понять трудно. Вероятнее всего, 
прав Тетеркин: об установке ракетного двигателя на планере и самолете. Но 
опять-таки почему Королев, столь нетерпеливый, начинает осуществлять эту идею 
только через два года?! У Романова Королев говорит: «...Я с присущей молодости 
горячностью заявил (Циолковскому. – Я. Г.), что отныне моя цель – пробиться к 
звездам». Ничего даже близко похожего не было в планах студента Королева. 
Убежденный реалист, противник всякой шумихи и громкой фразы, Сергей Павлович 
этого, при всей «присущей молодости горячности», сказать не мог. Это не его 
фраза, не его стиль.

В другом варианте беседы Романова с Королевым Сергей Павлович говорит, что 
мечтал строить самолеты и летать на них, а после встречи с Циолковским решил 
строить ракеты. Но и это не так! Именно осенью 1929 года, как мы знаем, он 
начинает проектирование нового планера, а затем строит авиетку. «Строить 
ракеты» сам Королев начнет лишь в РНИИ в 1934 году.

«После взволновавшей нас встречи с Циолковским мы с друзьями начали активные 
действия...» – читаем у Романова. Но если эта встреча была в конце 1929 года, 
то никакой особой активности у Королева и его друзей в ближайшие год-полтора не 
было. Точнее, они и до этого были предельно активны и таковыми остались, но 
никто из них на новую область техники не переключался еще довольно долго.

А сколько несообразности во всех этих свидетельствах! Если «шел 1929 год», то 
почему Королев говорит, что ему тогда исполнилось «около 24-х»? Ему исполнилось 
не «около», а точно 22. У Романова Королев приехал в Калугу утром, у Тетеркина 
– во второй половине дня. Путаница не только со временем суток. Тетеркин пишет, 
что погода была плохая. Калужская метеостанция утверждает, что осенью 1929 года 
погода была на редкость теплая. Если под «мы» Королев подразумевал себя и 
Тетеркина, то почему «мы приехали»? Ведь Тетеркин жил в Калуге в родительском 
доме. А если Королев был с друзьями-москвичами, то почему (по Тетеркину) он 
отправился к Циолковскому без них? В рассказе А.П. Романова Циолковский говорил 
«энергично, напористо». Все известные нам звукозаписи свидетельствуют о том, 
что он разговаривал медленно, с той плавностью, которая присуща людям, 
страдающим глухотой. «Я не могу говорить громко, – признавался Константин 
Эдуардович, – так как страдаю хронической болезнью гортани...» Даже такая 
мелочь, как черный костюм Циолковского, и та не подтверждается. В книге 
«Циолковский в воспоминаниях современников» никто не упоминает о черном костюме,
 всем запомнились простые рубашки, свободные блузы. Внук Циолковского, большой 
знаток быта семьи своего великого деда писал мне, что «черного костюма 
Константин Эдуардович не имел, гостей принимал в сатиновой рубашке». Тетеркину 
запомнилось на Королеве черное кожаное пальто. Действительно, есть фотография 
Сергея Павловича в таком пальто, но появилось оно не в 1929 году, а в 1932-м, 
когда Королев был уже начальником ГИРД и пальто это ему «выдали». В этом пальто,
 кстати, и увезли его в тюрьму в 1938-м, а вернулся он в 1944-м уже без пальто..
.

И уж совсем не сходятся концы с концами в воспоминаниях Сытина. У Сытина 
Циолковский, вспоминая о визите к нему Тихонравова и Королева, уточняет: «Это – 
из ГИРД». Но ГИРД – группа изучения реактивного движения – образовалась лишь в 
конце 1931 – начале 1932 годов, поэтому ни Тихонравов, ни Королев не могли, 
если они приезжали в 1929 году, быть «из ГИРД». Тихонравов ездил в Калугу к 
Циолковскому – это неоспоримый факт. Сытин утверждает, что его первый разговор