брезентом!

Ветер уже трудно было перекричать.

Сергей быстро расставил людей: кто должен разбирать, кто таскать вниз. Таскать, 
пожалуй, было даже легче: под горку и ветер в спину. Выручил старый грузовичок 
АМО-3, без него, наверное, не успели бы.

Палатка-ангар ходила ходуном, центральный столб прыгал, его вырывало из земли, 
вот-вот завалится. А в палатке еще два планера: Г-2 и КИК.

– «Грибовского» разбирайте! – крикнул Сергей. После того как оттащили 
разобранный Г-2, палатка рухнула. Утром метеорологи сказали, что скорость ветра 
достигала тридцати метров в секунду. От КИКа осталась груда щепок. Даже 
разобранный и укрытый планер Чесалова был сильно поврежден. Но уже на следующий 
день полеты возобновились. После гибели КИКа летали на «Драконе».

«Дракон» был очень «живописен»: раскрашен под всамделишного дракона, но, как 
писал летчик и планерист Игорь Шелест, «чешуя» его скорее напоминала 
обыкновенную еловую шишку, чем шкуру чудовища». Степанчонок начал старты с 
четверти высоты северного склона, потом с «полгоры», потом с трех четвертей, 
наконец сказал:

– Завтра начнем летать с верхушки...

Наступил тот долгожданный день, когда Степанчонок разрешил лететь с вершины 
Узун-Сырта. Это был не просто подарок «Сереже черному» – это было признание 
достижений. Его распирало от гордости, когда, глядя куда-то в сторону, чтобы 
спрятать восторг в глазах, он говорил Петру Флерову небрежной скороговоркой:

– Ты не можешь себе представить, до чего красив Узун-Сырт сверху...

Это надо было сказать немедля, потому что Сергей знал, что через два часа Петру 
самому лететь с верхнего склона, знал, понимал, что праздник его короток. Черт 
побери, да, он был тщеславен!

Затаскивать планеры на самую вершину было занятием долгим и трудным. Наняли 
лошадь. Худая кобылка медленно, как во сне, тащилась по серым, поросшим 
колючками склонам. Королев шел рядом, поигрывая хворостиной, чтобы лошадь вовсе 
не заснула. На вершине Узун-Сырта он заметил стоящую отдельно от всех темную 
фигуру. Максимилиан Волошин, в длинной шерстяной кофте, с металлическим обручем 
на голове, плотный, почти квадратный, коротконосый, – карикатуристы рисовали 
его похожим на Сократа, – замер в гордой неподвижности. Когда планеры взмывали 
и беззвучно неслись в долину, он следил за ними одними глазами, не поворачивая 
головы...

В МВТУ окопались троцкисты. Проводили подпольные собрания. Сюда приезжал 
Троцкий, произносил речи, утверждал то, от чего вчера открещивался в газетных 
покаяниях. В 10-ю годовщину Октября устроили антисоветскую демонстрацию. Осенью 
и зимой 1927/28 года занятия часто срывались. Профессор Рамзин на лекциях 
говорил не столько о котлах, сколько о политике. Профессор Чарновский утверждал,
 что до строительства тракторов на «Красном путиловце» могли додуматься только 
идиоты. Аудитории надрывались в свисте. Политические симпатии иногда определяли 
оценки на экзаменах: бывших рабфаковцев «заваливали». В 1928 году в технические 
вузы были брошены первые парттысячники и профтысячники. Июльский Пленум ЦК 
ВКП(б) поставил вопрос о необходимости скорейшей подготовки специалистов.

Конец 1928 года был временем перемен для Сергея Королева. Менялись учебные 
планы МВТУ. Менялось руководство на заводе. Менялось и отношение Сергея к 
планеризму: вернувшись из Крыма, он решил, что ходить в учениках хватит, надо 
самому строить планер и летать на нем.

Разговор об этом зашел у них с Люшиным в один из первых дней после возвращения 
в Москву.

– Мне бы хотелось сделать свой паритель, – как-то, между прочим, сказал «Сережа 
рыжий».

– И мне, – быстро отозвался Королев, – и мне тоже. Давай вместе?

«Он настоял, чтобы я пришел к нему домой в тот же вечер, и мы сразу приступили 
к работе», – вспоминал много лет спустя Сергей Николаевич Люшин. Вот еще одна 
из характернейших черт Королева: ему абсолютно чужды этакие маниловские 
разглагольствования, пустопорожние «мечтания». Мысль, идея должны воплощаться в 
дело со скоростью максимально возможной. Он никогда не говорил «хорошо бы 
сделать», «надо бы попробовать». Он делал и пробовал сразу. Позднее, уже в 
«космические» годы, эта черта раздражала многих работавших с ним, казалось, он 
берется за дело, не обдумав его до конца. Люди не сразу могли понять, что он 
думает быстрее других и думает очень рационально – не больше, чем требуется для 
того, чтобы начать.