жизни почти каждого человека бывают такие периоды невезения, бывают они и у 
целых коллективов. Перевод ОМОС в Москву в ноябре 1927 года на завод № 22, где 
работал Королев, и новое название ОПО-3 – третий опытный отдел – ничего не 
изменили. Факт оставался фактом: три последних года КБ Григоровича работало 
вхолостую. Заговорили о смене руководства. Конечно, Авиатрест мог бы найти 
достойного претендента на место главного конструктора среди своих инженеров, но 
на Руси издавна повелось, что иностранцы умнее своих, и стали искать иностранца.
 Немец Рорбах запросил слишком много, его отвергли. И в это время появился 
Ришар. Авиатрест пригласил его работать в СССР специально для того, чтобы 
поправить дело с гидроавиацией: Ришар считался специалистом по летающим лодкам. 
Впрочем, конструкторский опыт Ришара был невелик, а успехи весьма скромны. Он 
построил к тому времени один очень большой гидросамолет «Пеноэ», который 
потерпел аварию при испытаниях. Француз оказался у разбитого корыта в 
буквальном и переносном смысле и решил принять предложение Авиатреста. В 
сентябре 1928 года Григорович был отстранен от дел и арестован: чисто 
технические неудачи Дмитрия Павловича на фоне недавнего закончившегося процесса,
 известного как «Шахтинское дело», получили ложную политическую окраску. Правда,
 Григоровича и некоторых ведущих специалистов его КБ не столько обвиняли в том, 
что они «вредят», сколько в том, что «работать не желают». Это были еще 
«цветочки», а «ягодки» – дело о контрреволюционной вредительской организации в 
авиапромышленности – вызрело через год...

Теперь уже нетрудно догадаться о целях визита Ришара на завод №22: для француза 
это была отличная производственная база. Уезжая на планерные испытания в 
Коктебель, Королев захватил с собой русско-французский словарь – он был уверен, 
что вернется уже к Ришару, а француз ни слова не знал по-русски.

Очередные V Всесоюзные планерные испытания в Коктебеле были, наверное, самыми 
неинтересными из всех, на которых Королеву довелось побывать. Собственно, и 
испытывать-то было особенно нечего. На Узун-Сырт (или гору Клементьева, как 
называли ее еще после нелепой гибели в 1924 году летчика Клементьева на планере 
собственной конструкции) привезли всего десять планеров. Среди них: Г-2 
Грибовского, «Дракон» Черановского, КИК Сенькова, «Закавказец» Чесалова, 
«Жар-птица» Тихонравова, Вахмистрова и Дубровина, короче, компания известная, и 
слово «испытания» к этим планерам не очень подходило. Испытывались, собственно, 
не планеры, а пилоты.

Инструктором молодым планеристам определили опытного летчика из Качинского 
училища Василия Андреевича Степанчонка. Худощавый, с торчащими ушами, с острым 
лицом, в котором было что-то волчье, Степанчонок был крут и безжалостен к 
нарушителям дисциплины. Он начал с того, что собрал всех, объяснил порядок и 
очередность полетов.

– Летать будете на КИКе. Первый летит, второй готовится. Эти двое ничего не 
должны таскать, к амортизаторам не подходить. Первым летит Люшин, приготовиться 
Фалину...

«Сережа рыжий» полетел так плохо, что все только ахали. Планер шел по синусоиде,
 чудом не доставая до земли. Когда Люшин сел, Степанчонок сказал:

– Еще один такой полет, и я вас снимаю со стартов. Полетел Королев. Это было не 
намного лучше. Королеву Степанчонок сказал:

– Зачем вы дергаете ручку? Ручка должна быть нейтральна. Планер полетит сам. 
Ему только нужно помогать иногда... А у вас так нос задирается, что из лыжи 
песок сыплется...

Чем больше присматривался Королев к Степанчонку, тем больше тот ему нравился. 
Многие считали его придирчивым, но ведь он всегда говорит по существу, 
объясняет ошибки и хвалит, если хорошо. Резковат? Пожалуй. Но резкость его не 
оскорбительна. Человек по складу мягкий, неустойчивый, при соприкосновении с 
человеком сильным – деформируется. Но это будет именно след, быстрый чужой 
отпечаток, который может заполнить и довольно плотно место, предназначенное для 
собственного «я». Королев с юных лет не был мягким, вызревал он быстро и 
все-таки всякое соприкосновение с сильными людьми подтесывало, доделывало его, 
усиливало в характере его новые черты, а иногда и приглушало старые. Чаще это 
было в молодости, но бывало так и в зрелые годы, и Степанчонок был одним из тех 
людей, которые, пусть чуть-чуть, но «подправили» натуру Королева...

Лучшим планером в том году был, пожалуй «Дракон». Сергей Владимирович Ильюшин 
почему-то не доверял «Дракону». Властью техкомиссии он запретил летать на нем 
выше 50 метров. Степанчонок спорил с Ильюшиным, доказывал, что планер 
замечательный, но вынужден был подчиняться. Правда, стоило Ильюшину уехать в 
Москву, как Степанчонок в тот же день взлетел на «Драконе» и забрался на 
километровую высоту. Ветер был сильный и час от часу крепчал. Прискакал 
дежурный с метеостанции, сказал, что надвигается буря. Степанчонок сел уже при 
штормовом ветре. Планеры скрипели, переваливались с боку на бок, как лодки на 
море. Сильные порывы заламывали хрупкие крылья. Ребята растерялись: что делать?

– Разбирай планеры! – крикнул Королев. – Сложим все в овраге, накроем