Сережу к деду, в Нежин. Павел Яковлевич был вне себя. Подал заявление в 
Нежинский суд, чтобы немедля отдали ему сына. Суд отказал. Пришел мириться. 
Просил, умолял, вдруг срывался на крик. Однажды вбежал к ней совершенно вне 
себя, с белыми глазами, грозил, требовал, чтобы она вернулась.

– Пойми и запомни, – сказала она тихо, почти ласково, – я никогда не вернусь. 
Она почувствовала себя необыкновенно счастливой. Это был самый светлый ее день 
после свадьбы...

Маленький черноглазый мальчик сидел на ступеньках дедовского дома и улыбался 
солнечным зайчикам, прыгнувшим из весенних луж на уже сухое и теплое дерево 
крыльца. Он улыбался, он не знал, что у него уже нет отца.

Жизнь Павла Яковлевича после развода как-то скомкалась, – очевидно, он любил 
мать Сережи. Через некоторое время он женился на молоденькой Машеньке Кваша – 
подруге своей сестры. Обе они работали счетоводами-статистиками в управлении 
Юго-Западной железной дороги.

Знающие семью Королева тех лет отмечают строгий, резкий характер Павла 
Яковлевича. Улыбался редко. Много нервно курил. С женой был ровно сух, называл 
по имени-отчеству: Мария Харитоновна. В 1925 году у них родился сын Николай. 
Работал тогда Павел Яковлевич преподавателем русского языка на Всеукраинских 
политехнических курсах для инвалидов. Вскоре он тяжело заболел. Лечился, но 
безуспешно. Умер П.Я. Королев 10 ноября 1929 года от туберкулеза горла и 
похоронен в Киеве на Лукьяновском кладбище.

Рассказывали, что перед смертью он писал Сергею, – хотел увидеть взрослого сына,
 но Мария Николаевна, сохранившая на всю жизнь стойкую неприязнь к первому мужу,
 не передала сыну этого письма. Так ли, не так, узнать теперь вряд ли возможно: 
участников этой грустной истории давно уже нет в живых. Известно только, что в 
1929 году в Киев Сергей Павлович не ездил. И, наверное, в сердце его была и всю 
жизнь тихо болела маленькая ранка, которая не заживает у сыновей, не помнивших 
отцов.

Сводный брат Сергея Павловича, о существовании которого он не знал, окончил в 
Киеве семилетку, а когда началась война, учился в ремонтно-механическом 
техникуме. Вскоре после оккупации немцами Киева в сентябре 1941 года его 
вывезли на работу в Германию.

Мария Харитоновна поехала вместе с сыном, устроилась судомойкой на заводе, где 
работал Николай. После покушения на Гитлера в июле 1944 года, когда по всей 
Германии катилась волна диких репрессий, Николай Павлович Королев был 
расстрелян за саботаж. А Мария Харитоновна после войны вернулась на родину. Она 
умерла в Киеве в 1962 году.

Когда маленький Сережа готовился поступать в приготовительный класс, он написал 
сочинение «Дедушка». Совсем коротенькое: «Дедушка мой был давний охотник. Жил 
он в своем доме. Там был огромный двор и большой сад. Двор весь зарос травой. 
Около ворот была собака». Все. Вот в этом доме, на траве этого двора и прошло 
его одинокое, странное детство.

Единственный маленький человечек в большом доме, он был и его повелителем, и 
его рабом. Его любили все: дед и бабка, дядьки и тетки, и приказчик деда-парень 
лет восемнадцати, который по дому числился за дворника, и Варвара – правая рука 
бабки по всем хозяйственным делам, и сестры ее: кухарка Анюта и горничная Ксеня,
 и молоденькая учительница женской гимназии Лидия Маврикиевна, и старушка 
Гринфельд – ее мать, которые квартировали у Москаленко. Все его любили, но он 
был обделен родительской любовью как раз тогда, когда она нужнее всего человеку.
 Он был всегда опрятно одет, всегда сыт, всегда одинок, и почти всегда грустен. 
Все ухаживали за ним, и в то же время никому до него не было дела. Больше всего 
любил он залезать на высокую крышу погреба слева от вечно замкнутой калитки и 
следить глазами, как по улице к базарной площади медленно тянутся запряженные 
ленивыми волами подводы. Его никогда не пускали за калитку – таков был приказ 
Марии Николаевны: она боялась, что Павел Яковлевич в ярости своей может 
выкрасть Сережу. Мальчик не знал, как живут люди за забором. Нет, знал кое-что. 
Знал, например, что за одним забором жила богатая семья Рыжковых, там не было 
детей, там всегда было тихо. За другим забором помещалась гостиница «Ливадия», 
там вечная суета, движение, но там тоже никогда не звучали детские голоса. 
После киевской сутолоки Сережа поначалу скучал в тишине большого дома, а потом 
обвык и перестал томиться одиночеством. Он не скучал даже тогда, когда уходили 
все и запирали его одного в молчаливых комнатах. А когда учительница Лидия 
Маврикиевна приходила из гимназии, он кричал ей из дальней комнаты: «Это вы, 
Лидия Маврикиевна? Я рад, что вы пришли!» – но не выходил, продолжал играть. 
Часами просиживал он перед большим ящиком с кубиками, который привез ему из 
Лодзи дядя Юра, и в спальне деда поднимался целый город с высоким собором, 
большими домами с колоннами, лавками и мостами. Зимой он катался во дворе на 
салазках или усердно лепил больших снежных баб с угольными глазами и 
носом-морковкой. Лепил всегда один. В эти часы он никогда не капризничал, ему 
не было скучно так играть, потому что он не знал, как бывает весело, не знал, 
что существуют обычные радости детских игр. Много лет спустя, уже студентом, он