энергичного Фаерштейна. Часть рекомендованных книг нашел он в ОАВУКе на 
Пушкинской, другие разыскал в «публичке». Там его знали хорошо: зимой они часто 
занимались там с Валей Божко. Он читал книги жадно и бессистемно. Многого не 
мог понять. Спрашивал у отчима. Тот объяснял, если самому удавалось разобраться.
 Баланин был специалист по подъемно-транспортным машинам, 
погрузочно-разгрузочной технике, электротехнике. Это все-таки далековато от 
авиации. Больше он мог помочь Сергею в другом: часть книг ОАВУКа была получена 
из Германии, а Григорий Михайлович свободно читал по-немецки. Сергей просмотрел 
«Аэроплан, или Птицеподобная летательная машина» К.Э. Циолковского, книжку 
наивную и удивительно романтическую, осилил «Полет птиц как основа летательного 
искусства» Отто Лилиенталя, «Учение о летательных силах» Винера, «Результаты 
аэродинамической опытной установки в Гёттингене» Прандтля, «Введение в 
механику», «Полет и наука», «Учение о полете», «Доклады и сообщения научного 
общества воздушных полетов», «Ежегодник научного общества по авиатехнике». 
Немцы писали подробно, обстоятельно, скучно, но все-таки более или менее 
понятно. Куда труднее оказались специальные книги Бриана, Эберхарда, Дорнье, 
Неймана по самолетным конструкциям, стабилизации, расчету нагрузок. Тут 
пригодились ему пусть самые начальные, но все-таки знания строительной механики 
и сопромата.

На Соборке дурацким шуточкам Жоржа Назарковского смеялась Ляля Винцентини, 
Калашников в «Соколе» крутил «солнышко», Володька Бауэр, наверное, уже вывел на 
прогулку своего рыжего пса. А вот белый пароход выплыл из-за балконной шторы, 
сверкая ожерельями своих иллюминаторов. Где-то очень далеко тихо охал духовой 
оркестр. А он все сидел и читал о пропеллере Гайслера. Но, быть может, именно в 
один из таких томительных вечеров и произошло это невероятное смещение: 
аккуратные чертежи немецких книг наплыли на яркие плакаты, которыми пестрели 
все одесские тумбы: «Помножь авиацию на химию!», «Даешь мотор!», «Овладеем 
авиакультурой!» И тогда он подумал вдруг, что может сам построить самолет и сам 
увести его в небо! Сам! Ну, пусть не самолет, пусть только планер. Но это будет 
ЕГО планер!

Он затаил дыхание от одной мысли, что такое возможно!

Скоро пошли дожди, стало штормить, и гидросамолеты в Хлебной гавани дремали 
теперь в ангарах. Лето кончилось.




6


В дружбе и в любви мы зачастую бываем счастливы тем, чего не ведаем, нежели тем,
 что знаем.

    Франсуа де Ларошфуко


Снова начались занятия в стройпрофшколе. Год был выпускной, и Сергей решил 
подналечь. Преподаватель немецкого языка Готлиб Карлович Аве с удивлением 
обнаружил, что Королев выходит у него в первые ученики: о книжках германских 
авиаторов Аве ничего не знал. И Стилиануди был доволен: чертежи Королева были 
сделаны совершенно профессионально, и штриховку не подчищал, и стрелочки 
аккуратные, нерастопыренные.

В мастерской у Вавизеля пробовали уже делать стропила, осваивали врубки, 
соединения, ну и попроще была работа: топорища, грабли, наличники. Однажды Ляля 
Винцентини объявила, что они с братом записались на «Курсы по подготовке 
технических сотрудников правительственных, общественных и коммерческих 
учреждений». Сергей не мог не записаться тоже. Им читали курс стенографии и 
обучали стенографировать по слуховой системе Тэрнэ. Ребята увлеклись этим делом,
 соревновались в скорописи, обещая побить рекорд одесских стенографов, 
записавших в городской думе речь Пуришкевича, который выпаливал более двухсот 
слов в минуту. И все-таки начальство критиковало завуча Александрова за отрыв 
от жизни, гимназический академизм, и теперь выпускники, или, как их называли, 
стажеры, больше времени отдавали специальным строительным дисциплинам.

Королев занимался с Валерьяном Божко, иногда подключался к ним Жорка Калашников.
 Вместе строили объемные геометрические фигуры, крутили их на ниточках, 
проецируя на разные плоскости, развивали «пространственное воображение». Чем 
больше Сергей присматривался к Жорке, тем яснее становилось ему, что под 
лихостью, острословием и спортивной бравадой «типического одессита» скрывается 
серьезный, умный парень. Отец Калашникова был знаменитым одесским букинистом, 
вся их квартира снизу доверху завалена редкими книгами. Наверное, самый 
начитанный в их классе Жорка отлично знал историю своего города, буквально 
каждого дома, однако никогда этим не козырял и, когда разговор касался книг, 
делался вдруг необъяснимо скромным.

Но ни просторная квартира Сергея на Платоновскому молу, ни книжные сокровища