неблагозвучная музыка, малоприятная чувствительному тосканскому уху. 
Предполагая, что из Милана, напротив, должны бы распространяться нежнейшие 
амвросианские мелодии, флорентийцы спрашивали о причине такого неблагозвучия; 
Галеаццо Мария им отвечал:

– Город не музыкой славится, а звоном молотков о железо и ружейной пальбой.

Герцог имел в виду развитую промышленность воинских доспехов и оружия, 
сделавшую миланских ремесленников настолько известными; это был умный и 
понимающий человек, хотя порок чрезмерной жестокости привел его к жалкому концу.


Почему такая судьба постигла и Джулиано Медичи, которого все любили, трудно 
сказать с уверенностью. Ужасное происшествие, известное как заговор Пацци, 
случилось при звуках утренней мессы на хорах, в восьмигранном тамбуре – как бы 
в громаднейшей лодке, несущей над собой в виде наполненного ветром паруса 
удивительный и прекрасный купол Санта Мария дель Фьоре, величайшее сооружение 
Липпо Брунеллеско, красотой и размерами превзошедшее все воздвигнутое прежде в 
этом роде: когда эдакая громадина накрыла собою трансепт, или пересечение 
кораблей, его тень простерлась далеко за городские стены, вместе с движением 
солнца скользя по траве и как бы ее причесывая. Флорентийские граждане тогда 
были настолько горды, что на других итальянцев стали смотреть сверху вниз.

Перетекая в расплавленном виде в свое изображение, происшествия жизни затем 
застывают и останавливаются, непричастные больше ее течению. Так, отлитое 
скульптором Бертольдо в медаль, остановилось и застыло событие, разразившееся, 
подобно внезапной грозе или землетрясению, на Пасху 1478 года, в светлое 
Христово воскресенье. В те времена хоры церкви Санта Мария дель Фьоре еще не 
были отделаны мрамором, Брунеллеско оставил их затянутыми холстом, на котором 
красками изобразил необходимые украшения – барельефы с фигурами, гирлянды и все 
другое, что он желал там видеть. Так что кровопролитие произошло как бы перед 
декорацией по ходу представления какой-нибудь пьесы. Поскольку же медаль 
размером в половину ладони невозможно прочеканить, как это необходимо для 
иллюзии, нету такого молота – при мелком литье умение и тщательность требуются 
невероятные. И тут мастер Бертольдо, которого Лоренцо Великолепный поставил 
наблюдать за садами Медичи у Сан Марко, где молодые люди учились на 
сохранявшихся там произведениях древних скульпторов, еще показал, что человек с 
талантом, если выбросит из головы сделанное другими и направит усилия духа па 
себя самого – из-за такого сосредоточения душевного жара там вспыхнет огонь и 
ослепительный свет, и в нем мастер увидит свое произведение. Тогда, будучи 
сделано, оно заслужит похвалу своей новизной.

Из множества фигурок, исполненных в самом низком рельефе и поместившихся в 
пространстве между пилястрами, обозначающими углы восьмигранного тамбура, одни 
замахиваются кинжалами, другие отстраняются от удара, третьи загораживают собою 
намеченную убийцами жертву, четвертые поддерживают падающих и истекающих кровью 
или преследуют заговорщиков, которые спасаются бегством; и так все движется в 
страшном смятении. Однако одолевающий зрителя испуг уравновешивается 
удовольствием от мастерства скульптора – как и в театре, если на сцене 
происходит жестокая драка или сражение, присутствующие не покидают своих мест, 
и чем страшнее, тем больше им это нравится.

На обеих сторонах медали поверх поддерживаемых пилястрами балок Бертольдо 
поместил выполненные с большим сходством портретные изображения: с одной 
стороны – Джулиано, с другой – Лоренцо. По своей прихоти скульптор не показал 
части одежды как обыкновенно, но обрезал изображение по шею, будто бы страшные 
отрубленные головы выставлены на позор: для некоторых из ненавидящих Медичи 
этого, может статься, достаточно, чтобы вообразить себя отмщенными за 
понесенные от них обиды. Luctus publicus, то есть скорбь народа, написано 
по-латыни под головою Джулиано; Salus publica, благо народа – под головою 
Лоренцо, который, отбившись от нападения, укрылся в ризнице и благодаря этому 
спасся. Флорентийские граждане, едва было не лишившись своих угнетателей и не 
желая расстаться с ярмом, к какому привыкли, жестоко расправились с причастными 
к заговору: кого удалось настигнуть, тех добили, волоча по улицам как крыс. 
Другие из Пацци, явившиеся в Палаццо с намерением захватить власть, выкинутые 
из окон, разбились о мостовую и умерли в мучениях, тогда как мальчишки кидали в 
них камнями и плевали. Отсюда понятно, почему флорентийцы, такие чувствительные 
и нежные, из происшествий св. истории предпочитали страшные и кровавые. Ведь и 
Боттичелли, не занимавшийся анатомией, так как при виде мертвого тела его 
тошнило, с большим правдоподобием изобразил убитого предательским образом 
Олоферна и залитую кровью его постель, а также Юдифь в развевающихся кисейных 
одеждах, которая возвращается в свою Ветилую, а за нею служанка несет 
отрезанную голову. И когда магистраты велели ему изобразить повешенными 
архиепископа Сальвиати и одного из Пацци, он с покорностью согласился – похоже, 
для гнусного дела магистраты отыскивали наиболее одаренных людей.

С течением времени других заговорщиков вылавливали и казнили, и последним 
оказался Бернардо Барончелли, два года скрывавшийся у турецкого султана, прежде 
чем тот его выдал. Тотчас после казни Леонардо сделал рисунок с натуры, где 
записал цвета одежды несчастного повешенного: шапочка каштанового цвета, черная