которого Леонардо десять лет как выращивает, – то есть модель конного памятника 
герцогу Франческо Великому, изготовленную из глины в полную его величину, – 
перенести каким бы ни было способом из Корте Веккио на пустырь перед Замком.

– Придется тебе покуда оставить исполнение других наших намерений, – сказал 
Лодовико Моро, – чтобы исполнить это, важнейшее.

Летом 1493 года Бьянка Мария, сестра герцога Джангалеаццо, поручившего ввиду 
нездоровья дела управления своему дяде, регенту Моро, готовилась к 
бракосочетанию с императором Максимилианом. По этому случаю Моро желал 
безотлагательно видеть перед Замком на окончательном месте Коня, хотя бы на 
широчайшем крупе его и не было всадника, к фигуре которого Леонардо не 
приступал. Вид неоседланной лошади, прежде времени с исключительной помпой 
представленной на обозрение, вызовет толки относительно намерений регента, то 
есть не желает ли он сам вознестись на место своего отца в качестве законного 
герцога. Однако подобная мелочь смутит ли того, кто называет императора своим 
кондотьером, а римского папу – капелланом? Утешая безмерное честолюбие, Моро 
надеялся, что громадность Коня послужит хорошим аргументом в пользу законности 
власти, основания которой становились шаткими по мере того, как герцог 
Джангалеаццо мужал, – герцогиня Изабелла, чтобы дать еще и своим детям 
поцарствовать, настойчиво подговаривала супруга восстановить суверенитет над 
Миланом.

Когда Моро сообщил свое приказание, государственный казначей мессер Гуальтиеро, 
не дожидаясь ответа Мастера, нагло и невежливо вступил в разговор и сказал с 
самым гнусным ехидством:

– Человеку, который однажды предлагал Синьории Флоренции поднять в воздух на 
некоторую высоту баптистерий Сан-Джованни, чтобы затем посадить старинное 
здание на новый фундамент, не составит большого труда передвинуть глиняную 
модель на какое угодно далекое расстояние.

Не намеренный пререкаться в присутствии регента, Леонардо пренебрег выпадом его 
казначея и, обращаясь к Моро, сказал:

– Это громаднейшее предприятие, а именно то, что предлагает ваша светлость; и 
оно требует предварительного кропотливого исследования, чтобы к нему приступить.


Моро не остался доволен подобной уклончивостью, о чем можно было судить по его 
изменившемуся голосу, регент сказал:

– Известный Аристотель из Болоньи, когда передвигал колокольню, значительно 
большую размером и весом Коня, не обставлял свое предприятие всевозможными 
оговорками и, надо думать, не тратил изобретательность на возражения.

Тут, желая подделаться к мнению Моро, снова выступил его казначей и коварнейший 
прихвостень:

– Зная обычай флорентийского мастера, уместно предположить, что касающиеся 
механических способов передвижения вещи хорошо им обдуманы и приготовлены, 
чтобы успешно все исполнить. С другой стороны, при очевидной возможности 
благоприятно ответить намерению его светлости регента этот человек с его 
дарованием и громаднейшей хитростью иной раз ссылается на незаконченность там, 
где другой обнаружит лишь бесконечное и бесплодное возвращение к сделанному, 
какое-то кружение на одном месте и озирание в разные стороны, тогда как 
насколько же предпочтительней неотступно преследовать цель!

На это Леонардо сказал, в свою очередь:

– Никто не сможет меня обвинить в умышленной медленности. Когда было приказано 
сделать Коня размерами намного больше обычных, я тотчас приступил к 
исследованию, как безопаснее отливать из металла подобного рода чудовища и 
каким образом их передвигать, чтобы не разрушились. Но чем быстрее движется 
мысль, тем очевиднее иному глупцу, что ничего важного не происходит. Однако я 
не стану обещать невозможного хотя бы и ради того, чтобы добиться расположения 
вашей светлости.

Настолько уклончиво отвечал Леонардо, не желая поступаться достоинством в 
разговоре с важной особой; а это трудное дело, и приходится пользоваться всем 
своим остроумием и находчивостью, тогда как состоящие при дворе приближенные, 
наподобие этого Гуальтиеро, нагло и невежливо вмешиваются с целью представить 
регенту его собеседника в невыгодном свете.




5