без какого-нибудь пышного титула или легенды о происхождении. А поэтическая 
фантазия, как равно понимание живописи, архитектуры, скульптуры и музыки, за 
самым малым исключением свойственны флорентийским аптекарям, суконщикам и 
нотариусам – всем, кто недосыпает ночей и встает с петухами ради хорошего 
заработка. И в большинстве они могут правильно употребить деньги, если не 
пускают их в оборот, и не ошибаются в выборе превосходных произведений искусств.
 Таким образом город и они сами богатеют, а просвещение широко 
распространяется; что может быть полезнее и привлекательнее для человека? 
Однако в представлении некоторых чрезмерное образование излишне и даже 
обременительно; не так ли следует понимать приведенный в качестве эпиграфа 
отрывок из Леонардо, а именно, что-де, непосредственно удовлетворяя 
человеческий род, живопись не нуждается в истолкователях, знающих языки?

С математикой Леонардо настолько знаком, насколько хватает приказчику, чтобы 
сосчитать штуки сукна, и для его гордости невыносимо, если мальчики младше его, 
не имеющие опыта деревенской жизни, приучающей человека к самостоятельности, 
легко могут его уколоть, цитируя греческого Эвклида. Но есть другая сторона в 
этом деле. Разумеется, достойно сожаления, что, задержавшись в деревне, он с 
молодых лет вынужден завидовать более удачливым в образовании; но также 
возможно, что здесь не ошибка судьбы, а ее умышленное благодеяние, когда ум 
предоставлен произволу его обладателя и, если можно так выразиться, обречен на 
своеобразие и новизну.

После двенадцати лет замужества Альбиера Амадори, заботившаяся о Леонардо как о 
родном сыне и любившая его чистосердечно, скончалась бездетной. Поскольку же 
из-за неудачи, столь длительной, дети стали как бы манией сера Пьеро, спустя 
время он вновь женился. Будучи старше пасынка пятью годами, Франческа ди сер 
Джулиано также не чаяла в нем души и ему всячески угождала. И все же наступает 
пора – развившийся, подобно молодому дереву, ум и чудесные способности требуют 
другого помещения, где насмешливые жестокосердые ученики заменят заботливых 
родственников, а отцом станет мастер, угрюмый и похожий на мукомола, так как 
его передник и отчасти лицо испачканы алебастром. Когда по происшествии срока, 
в течение которого Леонардо только и делал, что рисовал и развлекался с 
друзьями, Пьеро привел его в мастерскую Вероккио, тот не робкого мальчугана 
увидел, но шестнадцатилетнего юношу – красиво подбоченясь и уперев руку в бок, 
он без смущения озирался по сторонам. Впрочем, Андреа Вероккио считался в числе 
ближайших приятелей сера Пьеро, как некогда Брунеллеско – деда Антонио; и это 
еще придавало его сыну уверенности.

Здесь и там развешанными по стенам мастерской или поместившимися на столах и 
подставках, можно было видеть отлитыми из алебастра стопу или кисть руки, или 
колено, или снятую с покойника маску, или алебастровый ствол дерева; а также 
отпечатавшиеся в алебастровых плитах более тонкие произведения природы – листья,
 травинки, цветы, мелких насекомых и прочие вещи, подобные тем, которые 
Леонардо, находясь в Винчи, исследовал и рисовал. Фартук Андреа Вероккио из-за 
того был как бы мукою испачкан, что он широко пользовался алебастровыми 
слепками, и так велико было его восхищение естественным видом вещей, что он не 
утомлялся их повторять таким способом. По стенам мастерской были также 
развешаны различные музыкальные инструменты, частью изломанные при их изучении; 
Андреа считался лучшим во Флоренции мастером из всех, кто мог их изготавливать. 
Первым самостоятельным произведением Вероккио были пуговицы для священнического 
облачения – работа по своей малости и тонкости чисто ювелирная, тогда как 
последним оказался конный памятник кондотьеру Колеони, где лошадь и фигура 
всадника имеют размеры в три раза большие натуральной величины.

Будучи сторонником новизны, Вероккио писал картины, пользуясь способом масляной 
живописи, недавно до этого проникшим в Италию из северных стран; также он 
разрисовывал сундуки, кровати и знамена для шествий, придумывал и строил 
различные механические устройства и практиковался в скульптуре. Вероккио слыл 
знатоком перспективы, геометрии и арифметики, хотя сама по себе подобная 
репутация мало о чем свидетельствует, поскольку достаточно было близкого 
знакомства с мессером Паоло Тосканелли,[27 - Тосканелли, Паоло даль Поццо 
(1397–1482) – флорентийский математик, астроном и медик.] чтобы считаться 
ученым человеком.

Мессеру Паоло было тогда более семидесяти лет, но и сравнительно с молодыми 
людьми он отличался живостью в движениях и разговоре. Смеясь над удачною шуткой,
 мессер Паоло сгибался, что называется, в три погибели и хватался руками за 
колена, однако же, выпрямившись, тотчас принимал важный вид. Поскольку же он 
еще и наматывал на голову тюрбан из золоченых нитей, его иной раз принимали за 
турецкого пашу. По указаниям мессера Паоло в боттеге Вероккио изготовили гномон,
 установленный затем в фонаре знаменитого купола Санта Мария дель Фьоре: с 
помощью этого инструмента Тосканелли с большой точностью определил угол 
склонения солнечной эклиптики и длину градуса по земному меридиану. Когда же 
Синьория поручила Вероккио изготовить и установить еще выше на фонаре 
металлический шар – малое подобие небесной сферы, мессер Паоло помогал ему 
советами, и они вместе обсуждали соответствие подобных моделей своему образцу. 
Находясь теперь посреди мастерской, железный остов изделия напоминал каждому 
входящему о взаимодействии великого, малого и малейшего – сферы неба, сферы 
земли и других, значительно меньших. А спустя несколько времени капитул Санта